Она покачала головой.

Ральф поставил локти на колени и наклонился к матери. Он смотрел на ковер, и она не видела его лица, только густые каштановые волосы.

– Ты должна взять себя в руки. Невозможно провести в слезах всю оставшуюся жизнь.

Виктория вздрогнула, почувствовав себя беззащитной и легко уязвимой. Один неверный шаг, и глубокая рана ей гарантирована. Конечно, сын сердит на нее, как, впрочем, почти всегда в последнее время. Неужели он не в состоянии смягчиться хотя бы на один день?

– Ральф, я только что вернулась с похорон, – сказала она, чувствуя, что ее голос дрожит. – Мне нужно время. Ты ошибаешься, если считаешь, что я могу сразу вернуться к прежней жизни.

Сын провел рукой по волосам и, взглянув на мать, на секунду задержал на ней взгляд. Он был очень похож на Лео: темные, глубоко посаженные глаза и серьезное выражение лица. И все же они были очень разными, отец и сын.

– Тебе нужно подумать о Саломее. О своей работе… И обо мне. Продолжать жить дальше.

Она грустно кивнула и отвела взгляд. Ральф поднялся и потянулся:

– Я ухожу.

– Что? – Виктория не хотела, чтобы ее вопрос прозвучал резко, но сын удивил ее.

– А почему нет?

Она снова посмотрела в окно на черное небо над крышами домов.

– Мне казалось, ты захочешь остаться дома сегодня вечером и составишь нам компанию.

– Нет.

Виктория услышала, что он направился в сторону двери.

– Мне нужно уйти, как ты не понимаешь! На меня здесь все давит. Я просто схожу с ума! Иди к Саломее. Ей уже давно пора быть в кровати.

Виктория уставилась на него, словно впервые услышала имя дочери. Любимая Саломея. Малышка ведь еще не ужинала, она должна идти к ней. Необходимо быть сильной, как сказал Ральф, ради благополучия детей. Они – главное в ее жизни, и она любит их всей душой. Но горе словно сковало Викторию.

– Я приготовлю пасту, – сказала она, смягчившись. – Ты поешь перед уходом?

– Я не голоден.

– Но ты давно ничего не ел.

– Перекушу позднее.

Виктория проводила Ральфа взглядом. Он вышел из комнаты, и она слышала, как он зазвенел ключами, которые лежали на столе в холле, надел пальто, обулся и с силой захлопнул за собой дверь. Затем она встала, задернула шторы, отгородившись от холодного вечера, и, медленно переставляя ноги в больших розовых тапочках, спустилась по лестнице к дочери.

Четверг, 10 декабря

– Вот, выпей! – Трейси со стуком поставила чашку на прикроватный столик Кэт и присела рядом. – Как ты себя чувствуешь?

Кэт проглотила слюну: рот пересох, и она чувствовала неприятный привкус. Голова кружилась – слишком много дешевого вина было выпито вчера вечером. Понятное дело, проспав весь день на диване, она была полна сил, и они с Трейси очень долго не ложились, курили и пили красное вино.

Поднявшись на локте, Кэт сделала глоток из чашки. Чай был горячий и сладкий. Трейси положила два куска сахара – именно так, как Кэт любила.

– Отвратительно, – наконец ответила Кэт и упала в кровать. – Который сейчас час?

Трейси взглянула на часы на запястье.

– Семь сорок. Мне уже пора идти. И ты давай поднимайся.

Желтые волосы Трейси были мокрые после душа, от нее пахло мылом и шампунем. Она надела красный свитер крупной вязки и джинсы. Какой смысл наряжаться, если работаешь в химчистке?

– Тебе нельзя пропускать работу, иначе потеряешь ее, – предупредила Трейси.

– Я и не собираюсь.

На самом деле Кэт не была уверена, хватит ли у нее силы воли подняться с кровати, не говоря уже о том, чтобы провести на работе целый день. Она сделала еще один глоток.

– Только допью чай. Спасибо тебе…

Неожиданно Трейси встала и сдернула одеяло с кровати. Кэт стало холодно, хотя она была в пижаме.