– Дааа. Перспективка…

Пропел, сквозь зубы капитан.

– Повеселил.

– Спасибо.

Отдых мне называется…

– Титаник, наверное, нежнее целовался с айсбергом…

*

Прибежал рабочий, к которому нас всех мастер наш расставлял, распределял. А он, работяга, не поставил леер, хотя бы временный на прихватки или ещё чем положено по технике безопасности. Дудки. Ничего. Свободный полёт в никуда и никакой космической невесомости. Маама, не успел я даже прошептать…

***

– Хватит. Довольно. Такие страхи. Не нужен мне такой отдых, где уже не отдых и, и даже…не дых. Ты видимо уже и не дышал.

–Такое.

– Вздохи…

– Ахи.

Выпалил залпом мой собеседник, а потом смягчился.

– Нууу, ладно. Ты здесь, не хромаешь и голова, кажется на месте, если ещё и мирно закончится, без твоих похорон или больницы и, ты, собственной персоной – кукла неваляшка в гипсе. Давай. Только с хорошим концом.

– Выстрелил свой китовый гарпун, – словесный заряд, мой капитан.

… Тишина за приморской заставою,

Спят деревья у сонной реки…

Так почти поётся в песне. А здесь, а таам. Тоже тишина. Пока…

– А моё тело, вниз, головой, висело, пока, ещё, живое…

На корабле, военном, в будущем, но сейчас одна только секция, и, и таам, две ноги.

Вернее два ботинка, которые застряли между палубой хоть и не верхней, и постель, стапель называется, на которой и устроилась пока целая корабельная секция, многотонный груз, и, и, вниз, головой, зависло, тело, практиканта, с ремесленного училища номер семь, города Керчь.

И.

И, когда рабочий увидел, что его практиканта нет, глянул и увидел, ботинки, вернее подошвы с подковками, железными…

Затянувшаяся немая и не моя, а, в театре жизни, сцена.

… Орать. Звать на помощь бесполезно Шум на заводе на фортиссимо, как говорят музыканты, но сейчас не до музыки…

– Да и голос пропал, у моего коллеги. За такое его и в тайгу могут упрятать или хуже, как врага народа, тогда это было в ходу, и часто. Сталинизм ещё жил…

*

… Эти ботинки и самого практиканта извлекали из клоаки жизненной, точнее,– железной западни, вспомнить потом ни он сам, и даже все рабочие,– не смогли. Тем более я сам был без ясного сознания, был глух и нем, как якорь, который валялся на задворках завода около старого катера.

… Вспоминали потом, когда прошибло потом страха, и висящего и бегающих вокруг да около. А мне чего потеть, когда нужно висеть и не шевелиться. Иначе совсем не пробудиться от такого, совсем не летаргического сна. … Но потом, рассказывал, я, сам, проснулся, якобы проснулся от того, что получал не от любимой девушки, совсем не ласковые пощёчины, – поцелуи, да, от девушки, которой пытался пробраться пальчиками, нежно, узнать, а чавой-то там у неё, и, незаметно, по партизански, чуть ниже, чем пупок и чуть выше, чем колени…

А всё просто. Его освободили из железного плена собравшиеся спасатели, просто рабочие, из соседних отсеков, корабля будущего, которые трудились на нижней палубе, и увидели первыми это чудо, которое свалилось явно не с Неба,– и совсем не манной небесной. И, вот они эти коллеги, пробуждали и приводили его в себя нежными пощёчинами.

Скептик, правда, в одном экземпляре, сосед, прогнозы пытался выдать словесные, дескать того, – загнулся. Его самого чуть не загнули и не сделали из него блин всмятку. Но, когда ботинки зашевелились. Решили, что от такого страха действительно можно было и забыться и заснуть…

– Но.

– Потом.

– Правда. Потом, уже другой работяга, поумнее, когда уже я подавал первые признаки жизни и привет с того света… выдал.

– Мужики, он долго не приходил в себя, потому что сердце было в пятках, ушло так далеко от такого полёта на тот свет. Всё – таки страшно. Молодец. Наш парень. Но не долетел. Не дали своими поглаживаниями по щекам пацана…