– Помочь? – спросил он, вскользь огибая сестру взглядом. Кивнул на чемодан у ее ног.

– Привет, – только и сказала в смятении Аня, пялясь на лилово-серый синяк под его левым глазом.

– Привет, – обывательски вторил он ей. Брат вынужденно растянул губы в подобии улыбки, избегая встречаться взглядом. – Я занесу. Ого! Черт, чем ты его нагрузила? – комментировал с придыханием, поднимая ее багаж с подарками и одеждой.

Аня осмотрелась:

– Сад исчез.

– Угу. Иногда бабушка перегибает с порядком, а отец молча пилит. Ты еще огород не видела. Яблонь больше нет.

– Где Тай?

Брат отвернулся, а затем потупил взгляд.

– Умер. – Он невольно покосился на разбросанные котами контейнеры, стесненно вздохнул. – Опухоли на животе. Не выдержал наркоз.

Тишь пустого двора обступила сыростью. Аня кивнула, сникая, переосмысливая все, что слышала от брата о Тае – палевом дворняге-приблудыше, которого они с боем вылечили от пироплазмоза^>1. Вкусности для Бродяги куплены запоздало. Витя даже не обмолвился, что пес болел.

Входная дверь зияла обезличенным приглашением. По веранде проплыла сутулая фигура брата. Аня оглянулась на глухую стену соседнего дома, на летнюю кухню под кривым орехом, на покосившийся сарайчик для кролей. Всё показалось ей ветхим, полузабытым. Стиснув зубы, она отдернула взгляд от пустой будки и настырно вошла в дом.

В ее отсутствие обстановка мало изменилась. Три года пролетело, а она словно вышла из дома вчера. Старые обои в любимых бабушкой васильках, коричневые панели мебели. Двухрядный гарнитур, зеленеющий летом. Коврики в полоску, плед на угловом диване, карлики-табуретки в вышитых подушках и кружевные шторы на высоких окнах. В зале громко работал телевизор. Витя поставил чемодан у дивана, и Аня замерла одна на кухне, не решаясь идти дальше. Из крана над раковиной капала вода. На столе белела тарелка с недоеденным бутербродом.

И всё же изменения угадывались. Из комнаты напрочь стерли присутствие тети Дины. Сняли ее картину с летним лесом. Убрали плетеное кресло из угла, глиняный сервиз – с открытой полки гарнитура. Исключили напоминания. Но Ане мерещился ее голос, ее шаги по скрипучим половицам и запах ромашкового шампуня. Она прижалась спиной к стене, потерянно вглядываясь в зал.

Телевизор смолк. Послышались громкие объяснения.

– Кто? – удивлялась бабушка. – Кто, говоришь?

– Аня. Аня приехала.

– Аня?

– Она уже на кухне.

– Что ты! – приближался голос бабушки. – Да ты что! Ты что? Анечка.

Навстречу Ане спешила низенькая старушка в красно-черном платке и великоватом пестром халате. Худые ноги в объемных чунях ступали нетвердо, рука упиралась в стену. За три года бабушка постарела сильнее, чем ожидала Аня, и гостья оцепенела от щемящей действительности: она слишком отгородилась от всего, что здесь происходило после смерти тети.

– Анечка! – бабушка на ходу поправляла платок. – Сколько лет!

Протянула руки, всматриваясь в лицо внучки, обхватывая ее плечи.

– Я ведь предупреждала, ба. – Аня уступила объятиям. – Я предупреждала вчера утром, по телефону.

Своим ростом в метр шестьдесят два в семье Аня была выше только бабушки. Близкие всегда твердили, что она – копия бабушки Саши. Но в свете недавнего замечания, Аня вдруг горько признала: Витя унаследовал семейные черты Рудневых. Высокий – в дедушку Ваню, с прямым носом и узкими губами, волевым подбородком отца, – его крупные глаза серели копиями бабушкиных. Аня же с детства отличалась смуглой кожей. Кареглазая, курносая, – бабушка порой кривилась при споре: «Молдавская кровь!» – намекая на отца, бросившего ее дочь накануне родов.