Именно ужас, страшное сознание того, что страна сбилась с пути и летит в бездну, заставили Нину Александровну Андрееву написать свое знаменитое письмо. Она по-своему защищала “традиционные ценности” – дорогие для всякого сталиниста коллективизацию, авторитарную власть, диктатуру пролетариата. Она сказала, что задумалась о письме, прочитав две статьи Александра Проханова, одну на политические темы в “Литературной России”, а другую об Афганистане в “Ленинградском рабочем”. Проханов романтизировал афганскую авантюру, которую рассматривал как великую имперскую миссию. Андреевой его статьи понравились, но все же, по ее словам, их было “недостаточно”.

Оставив меня со своим мужем, Нина Александровна повязала вокруг объемистой талии передник и удалилась на кухню, где принялась готовить грандиозный обед: салаты, жареная картошка, овощи, мясо. Иногда она заглядывала в комнату, чтобы уточнить какие-нибудь слова мужа.

Нина Александровна готовила, в комнате запотевали окна, а Владимир Иванович взбодрился. При жене он все-таки в основном молчал, успев усвоить, что она – человек известный и суровый. Но в ее отсутствие он мог не сдерживать себя. Когда он произнес длинную тираду об “огромном значении Сталина”, мне показалось, что он говорит и за себя, и за супругу. Она о Сталине высказывалась сдержанно, но Владимир Иванович мог не стесняться. Он не был знаменит и мог позволить себе говорить невозбранно.

– Что молодое поколение узнает из либеральных журналов, из “Юности” и “Огонька”? Что Сталин был параноиком, садистом, бабником, пьяницей, преступником. Они его сравнивают с Мао Цзедуном, как будто при Сталине не было никаких достижений. Что касается репрессий, то я не знаю их истинных масштабов. Сегодня люди могут с потолка взять любую цифру. Когда Хрущев работал в комиссии, расследовавшей те дела, он обнаружил, что в нашей стране было репрессировано 870 тысяч человек. Это много, но не миллион, и не 20 миллионов, и не 50, как утверждают некоторые. Сейчас все строится на выдумках и фантазиях. Послушайте, – строго продолжил он, – в борьбе всегда есть жертвы. Но я в 1943 году был на фронте. Я знал простых солдат, офицеров. И они к Сталину относились по-другому… Большая часть наших крестьян, интеллигентов – они уважали Сталина. На любом празднике первый тост поднимали за Верховного главнокомандующего, за Сталина. Никто их не принуждал. У меня у самого отца репрессировали по 58-й статье. И что?

Владимир Иванович рассказал, как его отец, инженер, во время войны разболтал “какую-то государственную тайну”. За это его отправили в лагерь на десять лет. Это было суровое наказание “за болтовню”, признал Клушин, “но, в конце концов, он же был виноват!”

– Вот вы, – он показал на меня пальцем, – вы представляете молодое поколение. Спросите у своих родителей, они, может быть, воевали. В то время человеческая жизнь не ценилась так, как сейчас. У нас в стране война шла с 1914 года по 1917-й. Потом опять – с 1918-го по 1921-й. В военное время в случаях, когда было бы достаточно простого наказания, людей расстреливают. Это очень жестоко… но, если бы не эта жестокость, все бы просто разбежались в разные стороны. Иногда жестокость бывает оправданной.

Обед был с пылу с жару, сытный и долгий. Я давно убедился, что русские реакционеры превосходно готовят. Нина Александровна стряпала исключительно. С учетом того, что в Ленинграде продуктов почти не было, а в провинции дела обстояли еще хуже, этот обед казался чудом.

Отдав должное своей готовке, Нина Александровна откинулась на спинку стула и стала рассказывать о своей жизни.