А мой путь лежал к главной точке моего маршрута. Ещё издалека я увидел устремившуюся в небо на Свирской горе церковь Михаила Архангела – самый немыслимый и пронзительный храм Домонгольской Руси. Построил её Давид Ростиславович, тот самый «Буй Давид» из «Слова о Полку Игореве», младший брат Романа, занявший Смоленский стол после его смерти. Полная противоположность брату. Этакий корсар средневековья. Всю жизнь носился по Юго-Западной Руси, постоянно воюя со всеми соседями, с половцами, домогаясь Киевского стола, который в отличие от брата так никогда и не получил. Смоляне его ненавидели, вече два раза объявляло ему войну, а он эти восстания жестоко и кроваво подавлял. Ну, в общем, персонаж сугубо отрицательный, можно бы написать прогон и объявить его блядью, если бы не одно «но».

Именно этому человеку мы обязаны тем, что в Домонгольской Руси расцвёл редкостный по красоте цветок под названием «Смоленско-Полоцкая архитектура». «Буй Давид» несколько раз овладевал Полоцком и перевёл оттуда в свою вотчину артель каменных дел мастеров. Каменных дел мастера тогда были на вес золота. А цену этой артели золотом и не измерить. Помимо Свирской церкви рядом с дворцом Давида Ростиславовича они построили князю Троицкий собор на Кловке, Спасский собор в Чернушках и ещё четыре церкви в Смоленске. Они же, уже после смерти Давида, строили церковь Параскевы Пятницы на Торгу в Новгороде, Троицкий собор во Пскове, церковь на Вознесенском спуске в Киеве и две церкви в Старой Рязани. Говорят, что Смоленско-Полоцкая архитектура – это аналог западноевропейской готики. Но это не так. События действительно одного времени. Но события абсолютно разные. И то и другое очень красиво. Готики осталось много. Развитие же Смоленско-Полоцкой архитектуры было остановлено губительным монгольским нашествием, и из всех перечисленных храмов сохранились только два: Параскева Пятница на Торгу в Новгороде, но она подвергалась перестройкам в более поздние эпохи, и Свирская церковь, дошедшая до нас в первозданном виде. Так вот если хотите моё субъективное мнение – нет ничего более величественного и нет ничего более устремлённого в небеса, чем церковь Михаила Архангела на Свири.

После чуда на Свирской горе у меня началась эйфория. Красота, безусловно, спасёт мир, если не подразумевать под ней публичный дом. Сюрреалистичное осеннее солнце окончательно очистило позднеоктябрьское небо от туч, оставив на нём только лёгкие белые облачка, и расцветило окрестности во все оттенки золотого и багряного. Усталости я не чувствовал и совсем забыл, что последний раз ел вчера вечером. Меня словно подхватил солнечный ветер. В голове вертелся любимый бобовский «Навигатор», и вот так

С арбалетом в метро, с самурайским мечом меж зубами,

В виртуальной броне, но чаще, как правило, без *2

я и оказался на Королевском бастионе. Удивительная у нас земля. Неисповедимым путём Господним очень многое разрушившееся и исчезнувшее в других краях у нас сохраняется. В том числе – и построенное руками человеческими. Итальянцам для изучения генуэзской архитектуры приходится приезжать в Судак и Балаклаву. А голландцам, чтобы увидеть единственный сохранившийся в Европе нидерландский пятиугольный бастионный форт, а именно такие крепости считались в 1-й половине XVII века высшим достижением фортификационной мысли, – дорога в Смоленск. А обязаны мы этой редкой диковинке нашему царю Владиславу Жигимонтовичу. «Какому такому Владиславу Жигимонтовичу?» – спросите вы, – «Не слышали за такого». Отвечу. Он более известен под погоняловом Владислав IV Ваза, король Польский и Великий князь Литовский и Русский. А в 1610 году Семибоярщина раскороновала Васю Шуйского и избрала Владислава на Московский престол, на котором он вполне легитимно и значился до октября 1612 года. В Москве он, правд, никогда не бывал, всё недосуг, знаете ли. Московскую же корону Владислав любил на себя надевать аж до 1634 года, до Деулинского перемирия, и титулом Московского царя хлестался направо и налево, пока в 1632 году боярин Михаил Борисович Шеин не сделал ему серьёзную предъяву.