Только нам без России свойственно
Ощущать себя одиноким.
Если даже род соплеменников
Населяет сто десять улиц,
Это – луг с цветением временным,
А Россия – наш вечный улей.
Так повсюду о нас заметили:
С именами, только без отчеств,
Рассыпаемся по планете мы
Многоточием одиночеств.
Без рубахи ли, с капиталами
Уезжаем, – везде с дороги
Ощущать ночами усталыми
Принадлежность к стране далёкой.
Мы всегда – не часть человечества,
Нераздельная часть России.
Выносимо всё из Отечества.
Без России – невыносимо.
На Жёлтой реке
На Жёлтой реке желтолицых людей миллионы,
Вода в беспокойном потоке мутна и желта,
А ночью Луна через тучи стучит воспалённо,
Как будто цыплёнок, явившийся в свет из желтка.
Я так же стучал бы: «Впустите обратно в Россию!» —
Заклятие это в среде эмигрантов старо.
Но жёлтые руки теряют последние силы —
Не то что винтовку, не в силах сдержать и перо.
Я старый поэт, мне до неба осталось немного,
И жёлтые буквы дождями стекают в строке,
Чтоб кануть безвестно вдали от родного порога —
Близ хижины бедной на жёлтой реке Хуанхэ.
Издалека
Я спросил эмигранта, седого, как лунь, старика,
аккуратно прикрывшего строгим начёсом плешины:
«Хорошо вам любить нашу родину издалека
и указывать нам, где в любви мы своей согрешили?
Хорошо вам смотреть через озеро прожитых лет
на чужих берегов позабытую райскую сказку
и судить – от чужих поражений до чуждых побед —
всё, из наших краёв получившее в мире огласку?»
Но спросил я не в голос – зачем обижать простеца,
под опекой детей целовавшего землю у трапа —
простеца-пришлеца с молодящимся цветом лица,
с белозубой улыбкой отменно весёлого Трампа?
А потом он уехал – ведь наша страна широка! —
на мосты в три версты, на высокие башни дивиться.
И всё так же над ней к Абакану плывут облака,
оттеняя зарницами наши землистые лица.
Был – и не был как будто у трапа седой эмигрант.
Отдохнула земля от шагов напряжённых и шатких.
Из далёких краёв вся любовь – это только игра,
ни к чему осуждать и судить о её недостатках.
Сакартвело
Моим друзьям в Грузии,
საქართველო
Не частично, а всецело
Погружаюсь в звоны полдня.
Колокол о Сакартвело
Возвещает мне сегодня.
Там диктаторская злоба
Угашает дух народа,
Но и всё же – гамарджоба,
Строгость гор и рек свобода,
Ты, что песней одарила —
Глубже слова, дольше эха,
Солнцем ярче мандарина,
Звонкой радостью – без смеха.
Мир, где шире века – сердце,
Зависть душу не занозит,
Где старик святое детство
Сердцевиной сердца носит.
Край, в котором спят святые,
С другом истинным не страшно
Пить из глиняной бутыли
Светлый опыт дней вчерашних…
Что могло б, когда б мы в силе
Изменять реальность были,
Статься? Мы гмадлобт-спасибо
Столько лет не говорили!
Нас одно Христово Тело
На века соединило,
Оттого мне Сакартвело
Словно имя брата мило.
2009
О чём умолчал Александр Сергеевич
Для чтения с эстрады
Было все и празднично, и просто.
Детская мечта – что сон целебный.
Мальчик строил терем из берёсты,
Девочка была его царевной.
Терем оказался не по чину,
Но стучал топориком упрямо,
Строил дом из дерева мужчина,
А жена готовила и пряла.
Только дом тот многих покоробил:
Не в свои невежа метит сани! —
Рос из-под топорика корабль
Под берестяными парусами.
Коли зависть в душу забёрется,
Семь змеиных шкур сползают с тела!
Загорелся парус из берёсты,
Вспыхнули бревенчатые стены.
Всю-то жизнь одну тянули лямку,
И не те под старость стали руки.
Выстроил старик себе землянку,
Выстругал корыто для старухи.
Все как прежде: не было корысти,
И глядел он молодо и дерзко,
И качалась лодочка в корыте
С парусом берёзового детства.