— Прости, Люба. Я тебя не заметила! — насмешливо произносит блондинка, что стояла тогда в компании Мирона. Сам он, кстати, присаживается у края и протягивает мне руку. И он совершенно точно злится. Но не сильнее меня!

Я не обращаю внимания на его желание мне помочь и сама выбираюсь из бассейна. Распрямляюсь, чувствуя, как по телу стекает вода, дышу тяжело, но нахожу силы крикнуть в лицо Мирону:

— И кто теперь лживый?! Все еще я? Нет, Мирон. Лживые здесь — это ты и твои друзья! И никто больше!

Ребята вокруг начинают смеяться, а особенно громко хохочет блондинка, что спихнула меня, но мне впервые плевать на то, кто и что думает. Столько унижений за один вечер, в который я наивно надеялась завести друзей, хотя бы одного друга — Мирона. И пусть я никогда бы не смогла стать душой компании, но простой человеческой вежливости заслуживаю! А он все испортил!

Распихивая локтями смеющийся народ, я хочу уйти подальше от этого сборища жестоких идиотов. Пытаться нравиться кому-то? Глупее занятия не сыскать на всем свете! Мама ошибается, настаивая на том, что девочкам обязательно нужно быть послушными и кроткими. Этого никто не ценит! Как не ценила она этого во мне сама. Потому что ни мое послушание, ни моя готовность уступать ей во всем и вся не помешали ей уехать к своему любовнику и оставить меня в доме, где мне никто не рад!

Остываю я лишь на выходе из ворот. Конечно, так думать неправильно. Папа и Никита мне рады. Нельзя обвинять их в том, что я не нравлюсь Галине и Мирону. Даже они сами в этом не виноваты — просто мы разные. И этого никак не исправить.

Я обхватываю плечи руками, вспоминая дорогу в особняк отца. Ветерок холодит мокрую одежду, вызывает зябкие мурашки на коже. Надеюсь, я не простужусь, пока доберусь до своей комнаты, где есть ванна и горячая вода. Как же нестерпимо хочется смыть с себя хлорку из бассейна и весь этот день.

Я узнаю машину Мирона, и в груди вновь вспыхивает злость. Хочется пнуть по колесу, хоть как-то выплеснуть эту отравляющую сердце ярость. Но я не позволяю себе пасть еще ниже. И тут габаритные огни машины мигают, а следом я слышу голос ее хозяина:

— Садись в машину, Люба.

Резко оборачиваюсь. Он что, шел за мной все это время? А я была так увлечена своими мыслями, что не слышала его шагов? Впрочем, очень удачно, что он открыл машину — моя сумка с телефоном осталась как раз в ней.

— Я только заберу свои вещи, — тихо предупреждаю я, открывая дверь. Подхватываю сумку и уже хочу захлопнуть дверцу, но Мирон не позволяет, встав рядом со мной:

— Не дури, фенек. У тебя уже зубы стучат, а что будет после получасовой прогулки в мокрой одежде на свежем ночном воздухе?

— Если ты переживаешь о том, что я скажу папе, что в моей простуде виновен ты, то ошибаешься.

— И пусть я на самом деле буду виноват? Ты странная, фенек.

— Почему фенек? Тебе кажется, что у меня огромные уши? Почему ты вообще позволил себе дать мне прозвище?

— Что, огонек звучит лучше? Называть тебя так? — сужает он глаза.

— У меня есть имя, — твердо говорю я.

— Любовь, — кивает он. — Садись в машину, Любовь, и мы поедем домой.

— Не обязательно бросать своих прелестных друзей из-за меня.

— А это решать уже мне. Садись. Пожалуйста.

— Ладно, — сдаюсь я под напором его невозможных глаз, которые горят... раскаянием, представьте себе. Может, мне показалось? Но и его «пожалуйста» прозвучало достаточно искренне.

Плюс я замочу его кресло — тоже своего рода отмщение. Ох, мой сводный брат вынуждает меня быть злорадной!

Едем мы обратно в напряженном молчании, я словно чувствую кожей плотный туман нашего недоверия по отношению друг к другу, и потому, как только машина останавливается на парковке недалеко от фонтана, сразу же выскакиваю из салона и быстро иду в дом.