– Мы же не знаем, что с ней! А вдруг это что-то серьезное!

– Лечить будем.

– На какие деньги?

– Все обойдется.

– Она классно бегает!

– Она така-а-ая мягкая!

– При чем тут мягкость?

– Та явно умней.

– А эта ласковей.

– Как вообще можно взять одну, а другую оставить в клетке?

Последняя фраза словно пробила туман, который мгновенно развеялся и оставил нас наедине с жестокой реальностью. Я бросила отчаянный взгляд утопающего на маму.

– Ну как? Нельзя же так! – повторила она с дрожью в голосе.

Папа театрально вздохнул и закатил глаза, в то время как вокруг него воцарилась тишина ожидания.

– Что ж, – донесся до нас его голос, натянутый, как струна скрипки (не спрашивайте, откуда я знаю, что такое скрипка, я много чего знаю). – Раз так нельзя, значит, они обе остаются в питомнике и продолжают дожидаться своего счастливого дня.

Сама себе поражаясь, я заметила, что вместо разочарования почувствовала почти одурманивающее облегчение. Зато возмущенный крик, вмиг устроенный детьми и мамой, дал понять, что слова папы были далеко не последними в этом споре. Во всеобщем оре было крайне нелегко разобраться, но в конце концов до меня дошло, что требовалось забрать домой ни много ни мало нас обеих.

Я не могла поверить своим ушам. Нет, я, естественно, не верила в то, что такое чудо может действительно свершиться, но услышать хотя бы намек на возможность невозможного взбудоражило мое неширокое сознание так, что я побоялась не дотянуть до следующего визита доктора. Мое сердце заколотилось с такой скоростью, что норовило выскочить прямо через горло наружу. С трудом я сглотнула сердце обратно и попыталась разобраться в переполохе на лужайке, устроенном в нашу честь.

– Вы с ума сошли, что ли?!

– Ты только подумай, с двумя собаками намного легче, чем с одной!

– Хватит меня дурить! Сами не верите в то, что сможете уломать меня на такое!

– Хасю двух бабачек! Двух хасю!

– Я буду каждый день вставать на час раньше и гулять с ними до школы!

– Что ты вообще волнуешься, все равно весь день на работе тусуешься, видеть никого не будешь!

– Тьфу! Слушать вас даже не хочу!

– Не будь извергом!

– Папа, ну пожалуйста! Я больше никогда не буду…

– Ааааа!!! – вставила Сашка свою лепту, и мы так и не узнали, от чего Никуся собирался отказаться навсегда ради нас, недостойных.

И тут послышался душераздирающий всхлип. Я перевела взгляд от Сашки к Никусе – они оба в недоумении таращились на маму, и тут я увидела ее дрожащие губы. Папа тоже слегка опешил и склонился в ее сторону, но, так и не дотронувшись, снова отпрянул.

– Ну ладно, солнышко, что ты, – промямлил он как-то неуверенно и, немного пораздумав, добавил с наигранной бодростью: – Мы можем пойти завтра в другой приют и поискать там…

По страшным глазам мамы, впившимся в него исподлобья, папа понял, что продолжать мысль не стоит, и сконфуженно замолк. В очередной раз на лужайку легло неловкое молчание, намертво подавившее какую-либо безмятежность и радость, которую в принципе стоило ожидать от такого дела, как выбор нового члена семейства. То ли от избытка негативных эмоций, то ли почувствовав острую нехватку внимания, Сашка зарыдала в голос и повисла на папиной штанине, громко причитая что-то непонятное. С обреченным вздохом папа наклонился, чтобы взять вдрызг расстроенную дочурку на руки, но та взвыла только громче, изогнулась с диким ревом, обмякла и, выскользнув из папиных рук, шлепнулась на землю, как мокрый мешок зерна. Парадное платьице можно было не задумываясь выкидывать.

– Все! – прогрохотал вдруг папа с новой силой воли и отбросил назад темную копну волос. – Хватит с меня этого цирка! Мы едем обратно домой! И чтоб я хоть раз еще согласился на такую безумную затею!