– Ничего не хочу сказать, сирра Альфииса во всех отношениях достойная старшая дочь рода. Но разве не по ее наущению вы решились на такой чудовищный поступок? После обители у вас одна дорога – в наиды, что верно, то верно. А сиятельному саэру в День выбора все рано придется назвать ту, что наметил он в пару своей сговоренной. Вот сирра Альфииса наверняка и уговорила вас все силы бросить на то, чтобы стать наидой ее будущего супруга. И ей удобно, и вам хорошо. Может, оно и хорошо, но не таким же способом! А если он не вас выберет сегодня, если другое имя произнесет, что тогда останется? Смерти недолго ждать придется, это точно. Да ведь намучаетесь перед смертью-то.

Вода баюкала в своих мягких, теплых ладонях. Очищала тело, омывала душу. И я закрыла глаза, расслабляясь, отгораживаясь – от чужой комнаты, от говорливой, но мне, в сущности, посторонней женщины. Хоть несколько минут, да будут мои. А потом? А потом, как водится, на амбразуру.

Хорошего, к сожалению, много не бывает. Оно имеет мерзопакостную тенденцию стремительно заканчиваться. Вот только-только ты, отрешившись от всего, пребывала в приятной неге, чувствуя, как ласковые руки тщательно оттирают грязь с тела, бережно перебирают, промывая, волосы, глядь, а тебя уже достают из воды и осторожно вытирают, закутав в большую, приятную на ощупь простыню.

Жаль, конечно, что купание так быстро завершилось. Но ощущение надвигающихся неприятностей никуда не делось – только усилилось. Так что в любом случае пора готовиться. И внешне, и, самое главное, внутренне.

– Мори, где одежда?

– Ждет в комнате, госпожа, – в голосе отчетливо слышалось удивление, – я все давно приготовила.

Как же тебя отослать отсюда, неотвязная моя?

– А расческа, – нетерпеливо огляделась, – куда ты ее положила?

– Но волосы должны немного просохнуть… – Удивление сменилось растерянностью. – Обычно вы сразу же уходите к себе и только там занимаетесь прической. Знаете ведь, это ванная сирры Альфиисы, а она всегда выражает недовольство, если задержаться здесь дольше необходимого.

– А сейчас я хочу причесаться именно в этой комнате! – Покапризничаю-ка самую малость, не из вредности, а исключительно для пользы дела. – Альфииса все равно занята. Ей совершенно не до этого, да и не узнает она ничего. А я не собираюсь потом высохшие волосы раздирать… – покосилась на служанку, вспомнила исторические романы и поправилась: – Чтобы ты раздирала. Здесь влажно, их легче будет привести в порядок. Ну, неси расческу!

Служанка насупленно молчала. Обиделась на «раздирать»? Вздохнула: опять расшаркиваться придется.

– Мори, ты великолепно ухаживаешь за моими волосами. Благодаря твоей заботе они теперь такие пышные и блестящие, – не имею представления, каковы они на самом деле, но, если женщина сейчас не уйдет, боюсь, долго еще не узнаю, в своей комнате я ведь зеркала до сих пор не обнаружила. – Ты же понимаешь, как для меня важно именно сегодня хорошо выглядеть, родная? Даже маленькая песчинка, в нужный момент упав на весы, может многое вмиг изменить.

Не знаю, что повлияло: аргументы или простое слово «родная», от которого у Мори жарко полыхнули щеки и появилась счастливая улыбка, но служанка, не говоря больше ни слова, с самым решительным видом развернулась и вышла из ванной комнаты. Надеюсь, за расческой.

Я же, не тратя попусту ни секунды, рванула к зеркалу, впилась в него жадным взглядом и, не сдержавшись, искренне, от всего сердца выругалась.

Из зеркала на меня, сияя влажными глазами, смотрела не девушка, нет – олененок Бэмби. Юная – не старше Альфиисы, а может, даже чуть-чуть помладше. Стройная, изящная и в то же время хрупкая, тоненькая, как тростиночка. В чем только душа держится? Хотя что это я? Она ведь и не удержалась. Фарфоровая, почти прозрачная кожа. Треугольное личико, чуть вздернутый точеный носик, мягкие, будто припухшие от поцелуев, губы, как раз такие, по моему мнению, и принято сравнивать с лепестками роз. И главное – глаза. Кто сказал, что они зеркало души? Первая бы над ним посмеялась. Никогда, даже в счастливые годы безоблачной юности, у меня не было такой открытой, наивной, бесхитростной, нетронутой во всех отношениях души, какая взирала на мир из небесно-голубых очей стоявшей перед зеркалом девушки. Довершали портрет густые светлые локоны, окутывающие плечи чудным шелковистым покрывалом.