– неофеодализм, в котором возможны персонифицированные суверенитеты, режимы с высоким уровнем техники, эгалитарные системы. Вторая траектория, как ни странно это прозвучит, – «демократический фашизм». Это не ошибка в переводе. Имеются в виду режимы, похожие на кастовые системы с эгалитарным распределением, которое коснется примерно пятой части мирового населения. И дальше он предполагает третью возможность – радикального всемирного порядка, отличающегося децентрализованностью и высокой эгалитарностью. Я, как и соавторы только что упомянутой книги «Глобальный капитализм: Три великие трансформации», принадлежу к тем людям, кто исследовал капитализм с чисто научных позиций, не связывая его будущее с политизацией, с моральными аспектами. Мы рассмотрели, как он возник, реализовался, и, конечно, увидели и достоинства, и пороки капитализма. Но когда знакомишься с прогнозами Валлерстайна, хочется вернуться к капиталистической модернизации из-за пугающих вариантов опасного будущего, которые им описаны. И кажется даже, что лучше оставить возможности для улучшения капитализма, чем встретиться с новой квазифеодальной реальностью.

Если мы зададимся вопросом, была ли альтернатива капитализму и социализму в истории, то ответ состоит в том, что альтернатива такая была. Ее носителем являлась социал-демократия, представлявшая собой взаимовыгодный контракт власти, бизнеса и наемных работников об условиях их взаимодействия. Это оказалось наиболее благоприятным для населения, но глобализация способствовала тому, что капитал стал убегать туда, где выгодно. Налоговая база социал-демократии, за счет которой осуществлялось справедливое распределение, ослабла. Вопрос же о социал-демократии в масштабе глобального капитализма пока может ставиться только абстрактно. Мы долгое время относили социал-демократические страны к капитализму. На деле социал-демократии обеспечивают высокий уровень социальных гарантий, качества жизни, справедливости и соответствия этическим нормам. И альтернативой социализму могла бы быть социал-демократия, но она осуществилась только в тех странах, которые определялись как капиталистические. СССР не пошел по данному пути, а он мог бы осуществить реальную конвергенцию капитализма и социализма.

Капитализм всегда считался основной чертой современности (modernity), следствием модернизации и ее ядром, ведущей практикой современности, существующей на всех ее этапах[20]. Но сегодня количество точек зрения по вопросу соотношения капитализма и модернизации очень велико. Оно увеличилось после 1970 года, который оказался рубежным в связи с поколебленными в своей устойчивости чертами развития: переменами капитализма на Западе, экономическим ростом Японии и других азиатских «тигров», либерализацией коммунизма. Дальнейший распад коммунистической системы, переход Запада в постиндустриальную информационную стадию или в стадию высоких технологий, вызовы, идущие от Китая и Индии, создали новый взгляд на капитализм и модернизацию как многообразие, в котором складываются и неоднозначные отношения, и неодинаковое протекание самого процесса модернизации.

Социальные теоретики выделяют по меньшей мере четыре типа отношений капитализма и современности: капитализм и современность как прочно связанное и переплетенное социальное образование; современность как самое многообещающее явление, которому капитализм не дает завершиться, становясь причиной многообразных форм современности; капитализм и современность – сосуществующие, но аналитически различные социальные образования; есть страны, развитие которых обеспечено капитализмом (например, Англия), и есть страны, в судьбе которых наибольшую роль сыграла модернизация, например политическая модернизация (США, Франция, в особенности велика роль Великой Французской революции в этой стране)