Секретарша видит меня: такой мой взгляд ей уже знаком.

– Дверь закройте, – поднимается она.

– Нет-нет, – отвечаю я, и бегу вниз.

– Здравствуйте, – говорят мне встречные студенты.

– Да-да, – бормочу я.

Я врываюсь в туалет, прохожу в кабинку, запираюсь и… И кто бы мог подумать?! Занимаюсь онанизмом! Да, я стою, уставившись безумными остекленевшими глазами в кафель, и яростно делаю это странное дело, но внутренним взором я вижу её – Марию Петровну.

Тут в кабинку заходят, и я слышу женские голоса. Черт, я перепутал двери в спешке! Я замираю и слушаю разговор студенток.

– Как тебе препод наш?

– Какой?

– Ну этот, симпатичный.

– А, неухоженный такой, как бродяжка? В этой своей ужасной майке?

– Да-да, он.

– Иван Алексеевич!

Я вздрогнул, как будто они меня обнаружили и зовут. Но нет.

– Точно! Ванюша… Ванюта… Ванюлечка… Стоит такой, рассказывает нам какой-то бред. А мне так хочется подойти и обнять его!

– Да, он такой киска.

Студентки уходят. Я весь красный от напряжения. Боже, думаю я, что же это происходит! Вокруг столько прекрасных девушек, которые просто жаждут общения со мной, а я – преподаватель этики! – стою в женском туалете и дрочу на робота.

***

С Машей (той самой, что приняла меня вначале за студента) мы стали играть в гляделки. Это такая очень интересная игра, которая возможна только в том случае, ели оба участника друг другу интересны.

На перемене студенты выходят во двор покурить. Они собираются в стайки, и весело болтают о чём-то. Я тоже выхожу в надежде увидеть Машу. Но я не встаю с ними, я прохожу вглубь двора, где удобные лакированные скамейки, и сажусь. По пути к скамейкам я не смотрю по сторонам, как будто мне дела нет ни до кого.

Я не торопясь закуриваю, откидываюсь на спинку, вытягиваю ноги и выпускаю струю дыма в небо. Мне кажется, что я просто прекрасен – такой молодой, красивый, вальяжный на этой скамейке. И уже тогда я начинаю смотреть на Машу. Я нахожу её в толпе и больше не свожу с неё своих глаз. Я чувствую по её реакции, что так можно делать – она отвечает мне взаимностью и тоже смотрит на меня, почти всё время, пока идёт перемена, лишь изредка отрываясь, чтобы перекинутся парой слов с однокурсниками и красиво улыбнутся. Улыбнуться – как я хорошо понимаю – исключительно для меня.

Бывает, я тоже улыбаюсь, прямо ей в глаза, в надежде потрясти её моим обаянием.

Иногда, чтобы заставить её ревновать, я начинаю беседу с какой-нибудь другой привлекательной студенткой. Много смеюсь, шучу и всё такое. Хотя не уверен, что она ревнует.

Потом звенит звонок, и студенты уходят.

Кстати, когда она стоит одна, я не подхожу к ней, а просто гляжу. И она тоже не подходит, наверное, стесняется.

Что-то мне подсказывает в глубине души, что Маша у меня в кармане.

***

Я помню из детства один эпизод, который, похоже, навсегда останется со мной. В своих мыслях я постоянно к нему возвращаюсь. Это случилось, когда в ООН Искусственный интеллект уравняли с человеческим разумом. С этого момента любое использование роботов в личных целях рассматривали как уголовное преступление.

Мы с мамой шли по холодной осенней улице. Падал снег. Вдруг из-за угла выбежали люди с молотками, дрелями и ломами и напали на прохожего. Они опрокинули его на асфальт и стали бить.

Мы с мамой в страхе остановились в нескольких шагах перед ними. Я видел, как из его искорёженной головы вылетают осколки микросхем, а стеклянный глаз повис на разноцветных проводках. Робот дергал руками, ногами и головой, но совсем не как человек. Он не пытался защищаться, а только вот так вот нелепо дергался.

– На, на, сука! – кричали мужики, сверля его, рубя, и протыкая.