Подобно Чарлзу Дарвину, его сын свято верит в специализацию как мерило прогресса: «Уровень развития на вестиментарной шкале может быть достаточно точно определен по тому, насколько специализированы различные „органы“» (Ibid.: 410). Однако примеры, которые он приводит в этой связи («около шестидесяти лет назад наш нынешний вечерний наряд был повседневной одеждой джентльмена»), допускают и другую интерпретацию: в каждом случае речь идет не столько о растущей специализации тех или иных элементов костюма, сколько об изменении их функции с обыденной на парадную или, наоборот, неформальную, спортивную. В других местах очерка Джордж Дарвин сосредоточивает внимание именно на этом аспекте эволюции костюма. Так, лента на шляпе, по его мнению, изначально служила для подгонки головного убора по размеру, но пережила эту функцию, сохранившись и на жестких, фиксированного размера котелках и цилиндрах: «Вероятно, шляпная лента исчезла бы давным-давно, если бы не использовалась для сокрытия шва, которым тулья крепится к полям. Если это объяснение сохранения ленты на шляпе соответствует действительности, перед нами элемент, изначально имевший одно назначение и затем получивший другое, изменив, таким образом, свою функцию. Этот случай аналогичен тому, как из плавательного пузыря, позволявшего рыбам маневрировать в толще воды, у млекопитающих и птиц развились легкие, используемые в качестве печи, поддерживающей тепло в животном организме» (Ibid.: 411). Проводимые Дарвином параллели способствуют тому, что одежда предстает органическим образованием, эквивалентным телу или продолжающим его.

В то же время переключение внимания с самих «пережитков», понимаемых как инертные фрагменты прошлого в настоящем, на их функции предвосхищает позднейший поворот культурной антропологии от эволюционизма к функционализму. Так, рассуждения Джорджа Дарвина об одежде отчасти созвучны структурно-функциональному анализу национального костюма в Моравской Словакии, проведенному П. Г. Богатыревым в 1930‑х годах (Богатырев 2009а; Богатырев 2009б). Дарвин работает с гораздо меньшим объемом этнографического материала и не выстраивает столь стройной системы взаимного соотношения функций, однако ряд его выводов совпадает с наблюдениями Богатырева. Оба говорят о разнонаправленном изменении функций во времени, хотя Дарвин придает особое значение переходу обыденных культурных форм и практик в ритуальные: «По-видимому, общее правило заключается в том, что для торжественных и церемониальных случаев люди придерживаются архаичных форм: так, придворный наряд является пережитком повседневного платья прошлого столетия; униформы в целом имеют больше рудиментов, чем обычная одежда; карета с форейтором является необходимой принадлежностью свадебного выезда; и, как отмечает сэр Джон Леббок, жрецы дикарских племен, знакомых с обработкой металлов, продолжают использовать для жертвоприношений каменный нож – подобно англиканским священникам, которые по-прежнему предпочитают свечи газовым лампам» (Darwin 1872: 416). Эта мысль Дарвина также близка рассуждениям Эрика Хобсбаума о том, что символическая роль традиций усиливается по мере того, как ослабевает практическая ценность составляющих их атрибутов и действий (Хобсбаум 2000: 50–51).

Статью Джорджа Дарвина отличает равное внимание к текстуальным и визуальным источникам по истории костюма, к повседневности «современных» западных обществ и к этнографическим данным. В XXI веке этот недооцененный ранний опыт теории костюма начал привлекать внимание исследователей и более широкой публики: Джоан Айкер и ее коллеги по Университету Миннесоты использовали его в спецкурсе для магистратуры, материалы которого были впоследствии опубликованы в виде хрестоматии «Основания моды» (Eicher et al. 2003); французский перевод 1900 года был переиздан в 2002 году Французским институтом моды (Darwin 2002), а в 2014‑м – издательством Allia (Darwin 2014). Таким образом, «эволюционное» осмысление одежды в наши дни оказывается, пожалуй, более востребованным, чем при жизни Чарлза Дарвина – которого, кстати, совсем не впечатлили вестиментарные изыскания сына (Richards 2017: 477). Возможно, причину следует искать в том, что Джордж Дарвин (как и Э. Б. Тайлор до него) сосредоточил свое внимание на более утилитарном мужском костюме, в котором даже на первый взгляд произвольные элементы при таком подходе оказывались прагматически мотивированным результатом «естественного отбора». Для автора «Происхождения видов» и «Происхождения человека» происхождение форм костюма было менее интересно, чем сама их изменчивость – а также, в противоположность направлению мыслей Джорджа Дарвина, их эволюционная