Приведенная точка зрения повторена в книге С. Н. Семанова115 об Андропове, причем с ремаркой «Да, так оно и было при Юрии Владимировиче». Однако и Семанов, и Петелин, его друг, много сделавший для того, чтобы Семанов не был исключен из КПСС116, высказываясь об андроповской русофобии, умалчивают об очень важном. А именно о том, что в статье Андрея Мальгина о романе «Ермолов» основной удар был нанесен отнюдь не по О. Михайлову, а по Н. Эйдельману. Но об этом – в свое время.
Виктор Петелин был дипломированным литературоведом и даже кандидатом наук: в 1961 году в МГПИ им. В. И. Ленина он защитил диссертацию «Человек и народ в романах М. А. Шолохова», что, впрочем, ему ничуть не помогло, а лишь усугубило положение дел.
Конечно, Петелин не мог не понимать, что капитальная разгромная рецензия не могла быть написана и напечатана случайно: на то было получено некое высокое-превысокое дозволение; однако Петелин решил (или же сознательно держался версии), что стал жертвой заговора русофобов. Он настойчиво искал причины своего несчастья в личном, неполитическом, тем более было где поискать. Скажем, свою роль могли сыграть напряженные отношения между Петелиным и секретарем московской писательской организации Ф. Ф. Кузнецовым, порой выходившие на публику, как это было на партсобрании 12 января 1983 года117.
В любом случае, Петелин оказался первым «писателем в отдельности», творчество которого было публично препарировано критиками. И сделано это было пером молодой писательницы Татьяны Толстой, которая подготовила пространную рецензию на книгу Виктора Петелина «Судьба художника: Жизнь, личность, творчество Алексея Николаевича Толстого» (М.: Художественная литература, 1982).
Как и многие рецензии этой кампании, она была напечатана с упущением значительного времени после выхода рецензируемого произведения, ведь рецензии понадобились не в связи с книгами, а в связи с проводимой кампанией и избранными жертвами.
В статье Т. Толстой все доказывало обреченность В. Петелина: название – «Клеем и ножницами» – не сулило ничего хорошего, имя рецензента – внучки героя книги – не оставляло возможности оправдаться, страшил и объем – больше одного авторского листа текста. Ну и тон, признаться, не оставлял автору ни тени надежды.
С самого начала рецензент подходит к этому беллетризованному жизнеописанию Алексея Толстого как к научному изданию («подзаголовок свидетельствует, что перед нами – научная монография»), что, конечно, излишне на фоне дальнейших констатаций, которые вполне красноречиво говорят об обратном; и далее критик оговаривает свой взгляд на творчество автора:
Если исследователь вошел в возраст зрелости уже после того, как писателя не стало, то, воссоздавая облик писателя, стиль его жизни, окружение и т. д., исследователь обращается к свидетельствам очевидцев. Ничего зазорного тут нет. При одном только условии: читателю следует дать ясное представление, откуда что взято. В. Петелин этого не делает, видимо, полагая, что если источников много, то неоговоренных заимствований не заметят. Заметили. Раскроем книгу и посмотрим, что получилось118.
И далее без особенного труда Татьяна Никитична уличает писателя во всем том, чем грешили многочисленные исторические романисты и авторы беллетризованных биографий эпохи застоя, да и эпохи нынешней:
Вот так, страница за страницей, идет преспокойное переписывание чужого текста. Если перечисляются несколько человек – В. Петелин перечислит их в том же порядке, что и мемуаристка. Если она снабдит имена инициалами – будут у В. Петелина и инициалы. Не упомянуты инициалы – и В. Петелин не потрудится их выяснить