В дом, как вспоминают его жильцы, тогда нельзя было войти, миновав лифтершу. Она сидела внизу на площадке рядом с лифтом, в ту пору очень красивым, облицованным панелями под красное дерево, с зеркалом и медными украшениями. Музыка, споры, взрывы хохота раздавались из окон всю ночь напролет, хотя, предназначенный композиторам дом отличался необычайной толщиной стен, стоявших на страже уединения творцов. Чтобы они, с одной стороны, не мешали друг другу, а с другой, чтобы уберечь их от невольного плагиата, чтоб ни одна нота не стала достоянием соседа…

Во дворе этого уникального дома композиторов почти сразу возвели нелепую пристройку – шестиэтажное здание, принадлежащее Министерству энергетики. Специалисты знакового ведомства проектировали и строили электростанции, в которых страна остро нуждалась. Возможно, кто-то наверху и решил – зодчих электростанций и ведущих проектировщиков следует поселить рядом с людьми искусства. Так или иначе, но дом энергетиков встал почти впритык к дому композиторов. Ему присвоили тот же номер, только с буквой «б»: 3-я Миусская, дом 4-б. Жизнь в этих зданиях существенно отличалась от жизни простых граждан предвоенной Москвы.

Марк родился в том самом доме, в семье заслуженного энергетика, Семёна Самойловича Ракиты. Отец приехал в Москву из еврейского местечка, расположенного неподалёку от Винницы. Спал на чердаках, бедствовал, но стал студентом престижного энергетического факультета Московского механико-машиностроительного института им. Н. Э. Баумана. Впоследствии этот факультет выделился в отдельный энергетический институт – МЭИ, который он закончил с отличием и быстро вырос в ведущего специалиста. С. С. Ракита спроектировал и построил множество теплоэлектростанций, может быть, треть всех, имевшихся в стране, включая знаменитую Конаковскую, за что получил Государственную премию.

Дедушка будущего олимпийского чемпиона, Самуил Львович, до революции владел сахарным заводом. «Раскулаченный», он искал себе применение и, в конце концов, тоже оказался в Москве. Поселился в Брюсовом переулке и устроился наборщиком в типографию газеты «Труд». Дедушка был грамотным человеком, и Марк любил бывать у него, потому что тот нередко брал его с собой на работу. А однажды усадил в зале клуба типографии. Газетчики ставили пьесу «Платон Кречет», где Самуил Львович играл на скрипке. Тогда Марк впервые ощутил гордость за свою родословную. Благодаря деду, в семье жила легенда: какой-то еврей по фамилии Ракита добрался до Петербурга и добился аудиенции у самого царя. Он пожаловался на притеснения, которые испытывали его родственники в еврейском местечке в Украине, том самом, где жили и дед, и прадед, и прапрадед. Очень возможно, это был прадед Марка. Ведь фамилия Ракиты не такая уж распространённая. Как она возникла, можно только догадываться. Вероятно, предки его жили неподалёку от ракиты, нависшей над речкой. Вот и пошло: Ракиты, Ракиты…

Впрочем, с именами в этой семье было много странностей. Например, Самуила Львовича, на самом деле, звали Шмил Лейбович, бабушка Марьям-Гитл была Агатой, другая бабушка, Фрида Марковна, в паспорте писалась, как Фрейда Мордковна. В повседневной жизни имена и вовсе переделывались на русский лад – Сёма, Муся, Маша.

В той, советской реальности и легенда, и настоящие еврейские имена, и, конечно, идиш, на котором говорили в семье Ракиты, составляли ауру детства. Но Марк своё еврейство принял не сразу. Однажды пришёл со двора и спросил, правда ли, что мы – евреи – так его обозвали ребята во время драки. Да, подтвердили ему в семье, это правда, мы – евреи.