Другие пациенты тоже страдали. Один старик, чья палата находилась через коридор от моей, был особенно тихим. Он никогда не говорил ничего, но его руки дрожали, когда он садился за стол. Однажды я заметила, как он нечаянно уронил ложку на пол. Казалось бы, обычная мелочь, но санитар, стоявший рядом, подошел, поднял ее и, без единого слова, ударил старика по затылку. Старик съежился, не пикнул, просто принял это, словно это было привычно.

Было ясно, что эти методы не были исключением. Они были нормой. Система, в которой пациент должен был подчиниться, смириться, стать бессловесным и безэмоциональным, была выстроена с точностью до мельчайших деталей. Любое отклонение от этого порядка каралось мгновенно и бесповоротно.

Я не хотела больше становиться частью этой системы. Я не хотела больше ощущать эти ремни на своих запястьях и щиколотках, которые сковывали меня, как в капкане, не давая шанса на побег. Я не хотела больше бояться каждого взгляда, каждого движения, каждого лишнего слова. Даже то, что другие пациенты, чье безумие было явным, пугали меня. Их бормотания, хаотичные движения, искривленные лица, как будто это они, а не стены, создавали этот ад. Каждый из них находился в своем мире, запертом, недоступном для других, но это не делало их менее страшными.

Здесь каждый был либо жертвой, либо палачом. И я больше не могла оставаться жертвой.

Я медленно протянула руку, стараясь не смотреть на его лицо, и мои пальцы робко коснулись его ладони. В тот момент я не знала, чего ожидать. Я была готова к тому, что он отдернет руку, что это был не жест приглашения, а лишь жест вежливости. Но что-то в этом мгновении перевернуло мои мысли. Внезапно мои пальцы сжались, как будто инстинктивно, и я вцепилась в его руку мертвой хваткой, словно она была последним якорем, удерживающим меня на поверхности.

"Что, если он передумает? А если я его не так поняла, и это не приглашение, а всего лишь возможность – возможность, которую он сейчас отнимет у меня?" – Эти мысли молнией пронеслись в моей голове, наполняя меня паникой. Я отчаянно сжимала его руку, боясь, что вот-вот он оттолкнет меня, оставит здесь, среди этих серых стен, среди людей, которые давно перестали видеть во мне человека.

Но он не отстранился. Наоборот, Лазарев сжал мою руку чуть крепче, как будто подтверждая, что это не ошибка, что я сделала правильный выбор. Мы вышли за дверь вместе, рука в руке, и это было настолько странное и новое ощущение, что я чуть не потеряла равновесие. Это было похоже на то, как если бы человек, долгое время находившийся в темноте, внезапно увидел свет – все вокруг начинало казаться нереальным, зыбким.

Я заметила, как мои шаги замедлились, когда мы подошли к дверному проему. Возле него стоял огромный мужчина в темном костюме, который переминался с ноги на ногу, как бы проверяя свои ботинки или просто скучая от ожидания. Мое сердце забилось сильнее, и я невольно вздрогнула, инстинктивно отшатнувшись назад, словно этот «шкаф» представлял собой угрозу.

Лазарев заметил мою реакцию. Он мягко успокоил меня, не произнося ни слова, но его присутствие и его рука в моей, казалось, передавали спокойствие. По молчаливому знаку Лазарева этот огромный человек бережно накинул мне на плечи легкую куртку. Ее мягкая ткань слегка опустилась на мои плечи, согревая меня своим теплом. Куртка была великовата – возможно, это была его вещь или она принадлежала кому-то еще, кого я никогда не увижу.

От куртки исходил странный запах – древесные ноты парфюма, которые смешивались с чем-то неуловимым, что напоминало о доме. Это был запах уюта, тепла, чего-то давно забытого. Я закрыла глаза на мгновение, вдыхая этот запах, и почувствовала, как слезы подступают к горлу. Это напомнило мне те редкие мгновения из детства, когда я могла почувствовать себя защищенной.