Она вдруг задохнулась от подступивших слёз и, сама не понимая зачем, стала читать:

Отвернулась от него, закусив губу. После паузы, Тони рискнул проговорить – мягко, осторожно:

– Очень мелодично… О чём?

– Я тебе уже сказала: о счастливом детстве. Думаешь, оно только у тебя было – в бойскаутах, в твоём Итоне?

Он вскинул руки жестом «сдаюсь!», хотел что-то сказать в этом духе, примирительное. Но Виктория уловила в его движении иронию и вновь завелась!

– Да, да, я тоже не понимаю, почему у нас были очереди совершенно дикие за майонезом, туалетной бумагой, бананами! Почему не было скотча? Я ведь знаю, что ваши солдаты уже в войну приклеивали им запасные обоймы на свои автоматы! Не понимаю, почему нельзя было тогда, в советское время, всё это выпускать, продавать… Вот эти мелочи и сгубили нашу страну. Люди их захотели, им казалось: будет в магазинах тридцать сортов колбасы, навалом апельсинов, жвачек, пепси и сникерсов – наступит рай земной! Всё это мы и получили. Но очень скоро поняли: потеряли гораздо больше. Столько, что я тебе и объяснить не могу. Да ты и не поймёшь… Посмотри на меня!

Девушка вскочила на ноги и стала перед молодым человеком. В своём единственном «купальном костюме» – топике и трусиках, бронзово-загорелая, высокая и гибкая. В один из первых дней на острове она уже стояла так перед ним, давая себя разглядеть. Тогда она это делала весело, кокетливо. Сейчас она тоже покружилась перед ним, но сдержанно-демонстративно.

– Видишь? Я ведь такая же, как ваши самые красивые девушки, верно? Но это только внешне. Я другая! Ты это чувствуешь, да?

– Да, – ответил Тони тихо и серьёзно.

– Вот видишь… – Вика как-то сразу остыла, добавила уже спокойно и грустно. – Мы не смогли бы быть с тобой вместе. Ты – другой…

Тони молчал, и она легла, растянулась на песке, положив затылок на согнутые руки. Смотрела в безоблачное небо. Правда, оно уже не было таким безоблачным, откуда-то набежали тучки. Ещё легкие, высокие, но солнце, пронизывая их, высвечивало наливающиеся лиловым цветом кромки. «Неужели будет дождь? Или даже гроза? – подумала Виктория. – Первый раз за всё время…»

Несмотря на плохое настроение, заснула Виктория как всегда быстро и крепко. Проснулась, как всегда, поздно. Вышла на веранду, села, опустив ноги с постамента и болтая ими в воздухе. Тони, ясное дело, не было. «Офицер!» – подумала Вика, стараясь придать этой мысли обиженно-саркастический оттенок, но получилось слабо. Вчера, весь остаток дня, они общались только по необходимости, сдержанно и вежливо. Но вот сейчас обида её улетучилась без следа. Виктории даже казалось странным: за что она так напустилась на своего верного друга? Ведь было всё так хорошо! Они бежали по песку, у кромки воды, держась за руки, как брат и сестра, как в её сне. Потом он напомнил ей поручика из фильма – высокий, гибкий, красивый, по колено в воде… Неужели она, как Марютка, может из-за идеологических разногласий оттолкнуть его? Не убить, конечно, но отстраниться, стать чужой?.. А ведь она, каждый раз, когда видела этот фильм – раза три, наверное, – испытывала жгучее неприятие: зачем, зачем Марютка его убивает! И тоскливую боль оттого, что не исправить, не изменить этот конец. Она даже сердилась на автора, Бориса Лавренёва, – мог ведь по-другому написать! Так неужели сейчас, оказавшись в подобной ситуации, она сама подтверждает логику событий: по-другому быть не могло! Различия идеологические, сословные, национальные, расовые – любые! – выше любви?..