Я оделся за ширмой. Этот тип меня будто контрастным душем окатывает. То говорит, что все прекрасно, то вдруг оказывается, что при этом необходимо новое исследование. Он тоже хочет “уточнить диагноз”. И он произнес слово “опухоль” – одно из самых жутких слов, какие мне известны[3]. Мне представлялось, что во мне сидит паук. Я еле справился с рубашкой. Каждую пуговицу застегивал по минуте. А выходя из кабинета, наткнулся на стажерку. Она широко улыбнулась и сказала:
– Он всем рассказывает про солярий, чтобы снять напряжение.
– …
– Понятно, что вы нервничаете. Когда болит спина, это очень изматывает.
Все это – не переставая улыбаться. Я попытался тоже улыбнуться, но у меня свело челюсть. Стало неловко за то, что я о ней плохо думал. Разумная, добрая, старательная девушка. Она пошла дальше, а я проводил ее взглядом и неожиданно залюбовался: до чего красивая спина.
8
Интенсивность боли: 8
Настроение: унылое
9
Я плелся еле-еле. Чувствовал себя так, словно меня прищемили дверями. Прежде чем уходить, мне захотелось зайти к тому доктору, который смотрел меня накануне. На счастье, он как раз проходил по коридору. Тут же спросил, как у меня дела, – вот это я понимаю! После меня он принял уже не один десяток пациентов, а помнит, будто мы только что расстались. Я пожаловался, что рентгенолог послал меня на МРТ. На секунду он показался удивленным, но как профессионал тотчас вернул лицу нормальное выражение. Да-да, все нормально. Главное, не беспокойтесь. Это высокочувствительный метод, который позволит установить абсолютно точный диагноз. Он на минутку задержался, чтобы меня приободрить, и рассказал, как проходит МРТ. Я моментально успокоился. И, хотя было неудобно задерживать его еще больше, пожаловался, что боль никак не отпускает.
– Понимаю. Я выпишу вам обезболивающее. Это таблетки с кодеином. А если они не помогут, дам рецепт на морфин.
– …
– Назначают еще кортизоновые инъекции, но я в них не верю.
У меня самого никакого мнения на этот счет не было. Я целиком полагался на доктора. Он выписал рецепт, и я от всей души поблагодарил его за внимание и любезность. Благодаря ему я немножко воспрянул духом и мог теперь заняться другими делами.
На улице я стал искать аптеку. Но ни одной поблизости от больницы не нашлось – странно! Вот ведь вокруг кладбища всегда полно цветочных магазинов. И только метров через двести аптека наконец обнаружилась. Меня обслуживала приветливая, но ужасно медлительная особа. Минут пять, не меньше, она разглядывала рецепт и рылась в компьютере, а потом еще столько же искала лекарство. А когда что-то болит, десять минут – это целая вечность. Вначале она мне понравилась, но теперь – придушил бы.
– У вас болит спина? – спросила она, пока я расплачивался.
– Да.
– Типичный случай. У всех теперь болит спина.
– Вот как…
– Пошла такая мода.
– …
Я не знал, что ответить. У меня, значит, модная болезнь. Хоть какое-то утешение. Ну, и есть свои плюсы: моя хвороба – не сиротинушка какая-нибудь безвестная. К нашим услугам медицина развернула целый арсенал. Я попросил у аптекарши стакан воды запить таблетки и принял две штуки, не сходя с места. За мной успела выстроиться целая очередь, уходя, я слышал у себя за спиной неодобрительный шепот.
Что дальше? Идти на работу не было сил. У меня не хватит духу заглянуть в лицо несчастью. Да и зачем? Я никому не нужен, я изгой. И не уволен только потому, что мой проступок не имел губительных последствий. Меня, как говорится, “положили на полку”, и теперь мне предстоит там полеживать. Меня оставили еще и за прошлые заслуги – ведь до сих пор моя карьера развивалась безупречно. Я даже считал, что все меня ценят, за исключением, конечно, Гайара. Скажу, не хвалясь: я был хорошим сотрудником. Умел работать в группе, выслушивать каждого, умел вносить человеческую нотку в казенные отношения. Вчера, к концу рабочего дня, ко мне заглянул Одибер. Не тот взбешенный начальник, что после совещания метал в меня громы и молнии, а кто-то совсем другой, тихий и сдержанный. Я нутром почуял в нем протестантскую закваску. Этот прямой, корректный человек, с детства приученный жить по совести и справедливости, казалось, источал некую спокойную силу. Судя по тому, что он пришел в мой кабинет, он корил себя за то, что вспылил, пусть даже для ярости были все основания. Человеческие отношения важнее. Да и не пристало такому трезвому дипломату, важному должностному лицу орать, как скупому лавочнику.