Чтобы сохранить лад в семье, Андрею пришлось смириться и с «кулинарными способностями» жены, и с ее неприятием шуток. Он списал эту особенность ее характера на непроработанные детские комплексы, перестал над ней подтрунивать, а когда хотелось чего-то вкусненького – предпочитал готовить сам.

Вместе с шуткой из их жизни ушла непринужденность и непосредственность отношений, уступив место непониманию, а затем и отчуждению.

После рождения сына, проблемы еще больше обострились. Андрей в то время работал в НИИ, а Надя «сидела» в декретном отпуске. Денег катастрофически недоставало. Ситуация усугублялась еще и тем, что Надин отец, справедливо решив, что молодая семья должна, наконец, жить самостоятельно, «снял дочь с довольствия». Зарплаты, которую Андрей отдавал жене до копейки, хватало в лучшем случае на неделю. Надя, не привыкшая ни в чем себе отказывать, совершенно не умела жить по средствам. У Андрея в кармане не было денег даже на обед, а она упрекала его в том, что не может купить сыну новый красивый костюмчик. «Зачем?.. Он из него вырастет через полгода», – недоумевал Андрей.

Чтобы как-то обеспечить потребности семьи, Андрей вынужден был устроиться на работу по совместительству. Но это только усугубило проблемы: он приходил домой поздно – усталый, голодный – молча, засовывал в рот безвкусную еду и плелся в спальню, мечтая лишь об одном – как бы поскорей заснуть.

Надя, видя, что Андрей к ней охладел, старалась хоть как-то привлечь к себе его внимание. Ее «фирменным блюдом» были ничем не обоснованные сцены ревности и сакраментальный вопрос, задаваемый на пике выяснения отношений, «ты меня еще любишь?», который приводил Андрея в состояние легкого ступора…

Андрей не понимал истинных мотивов ее поведения, раздражался, пробовал объясниться, приводил какие-то логические аргументы в свое оправдание.

А Надя, бабьим своим нутром чуя, что прежних отношений не вернуть, становилась все более отчужденной и агрессивной. Она растолстела, перестала за собой следить, ссылаясь на то, что у нее нет денег даже на парикмахера…

Постепенно жизнь как-то устоялась, вошла в русло серой обыденности – в ту форму существования, которая обычно определяется словами «как у всех».

Андрей с головой ушел в работу, находя в ней отдушину и повод поменьше бывать дома и общаться с женой. Сын подрос, пошел в детский сад, но Надя не спешила возвращаться на работу. У нее откуда-то появились деньги, она снова начала за собой следить: стала посещать косметические салоны, тренажерный зал, бассейн, иногда не ночевала дома, оправдываясь тем, что задержалась у родителей или у подруги. Она жила какой-то своей жизнью.

Андрей перестал ей верить, но лишних вопросов старался не задавать, не желая нарываться на скандал. Напряжение в их отношениях нарастало, рано или поздно должна была наступить разрядка.

…Когда картошка подрумянилась, Андрей нарезал кружками большую луковицу – он любил, чтобы луку было много – добавил лук в картошку, посолил, перемешал и, не закрывая крышки, сбавил огонь. Любимый с детства сладковатый аромат жареного лука и подрумяненной картофельной корочки наполнил кухню.

Заскрежетал замок входной двери, Андрей вышел в коридор.

– Папа, а мы с дядей Колей ходили в цирк, а скоро поедем в Питер! – сообщил с порога сынишка, обнимая Андрея.

– А ну, марш в постель, уже поздно, – закричала жена и втолкнула упирающегося сына в спальню, – я сама все папе расскажу.

– Андрей, нам надо поговорить, – Надя, плотно прикрыла дверь спальни, знаком приглашая мужа пройти на кухню.

«Ну вот, все и разрешилось», – подумал Андрей. Напряжение, вызванное неопределённостью ситуации, спало, щемящая сердце тревога растворилась.