Глаза укра были полны самой чёрной печали. Он продолжал лапать перепуганную приматку и затем поставил её на четвереньки. С досадой, но тщательно осмотрев её голую красную задницу, похлопал лапой по её бёдрам, немного подумал да и оседлал её:
«Давай скачи по кругу!!» – на телепатическом уровне приказал Великий укр.
И она поползла-поскакала со своим огромным всадником по первобытной поляне, поросшей удивительно прекрасными цветами. Одинокому укру явно вскружил голову волшебный аромат этих растений. Он был романти́к. (С ударением на последнем слоге). Укр ухал, вопил и без устали бил по бедрам свое транспортное средство окаменевшими от грязи пятками. Из-за разницы в росте великана и приматки ему приходилось иногда семенить ногами по траве – он скользил и полностью садился на поясницу приматки, но она тогда так прогибалась под его тяжестью, что ему приходилось снова отталкиваться от земли своими ногами. Иногда он останавливал её перед очередным кустом с чудесными цветами, нагибался с неё, срывал ещё один волшебный цветок размером со свою стопу и нюхал, всё более и более развивая свой не только поэтический аппетит.
Ещё немного, и он избавился бы на часок-другой от своей вечной печали – все Великие укры терпеть не могли друг друга по степени значимости своих аппетитов у костра во время дележа еды. Равенства у них не было во всём. Были старейшины – только они имели право бриться, оставляя на себе длинные висячие усы. Были старшины – эти тоже брились, но не всегда – затем их самки, потом по рангу шли охотники и учёный сброд, первыми среди последних были музыканты и певцы, потом слуги старшин, повара и мастера всяких поделок. Последними в пищевой цепочке были печальные… То есть, просто укры. Но всё равно – Великие укры.
Он уже выбирал место для своего обеда, но тут… «Стоять! Дикие кошки! Давай в пещеру!» – объяснил перемену своих планов приматке наездник.
Приматка, несмотря на пот и круги перед глазами, закружившуюся от перенапряжения всех её сил голову, сама заметила опасность и рванула к скалам. Великий укр, несмотря на всю свою первобытную печаль, сообразил, что с такой скоростью ему не оторваться от преследователей, и соскочил с приматки. Он попытался было спрятаться в ближайших кустах, но тщетно… Исполины очень плохо бегали. Несколько кошек с огромными клыками отважно бросились в заросли и настигли самого печального на свете укра. Приматка спаслась, с быстротой испуганной ящерицы взлетев на огромное одинокое дерево с гигантской густой кроной…
Оттуда ей прекрасно были видны последние окровавленные кости её наездника, с хрустом поедаемые кошками с огромными, такими длинными передними клыками… Ей, только что отдышавшейся от дикой скачки с таким бесполезным грузом, хотелось петь и плясать на ветвях этого дерева, не опасаясь, критики со стороны остервеневших от лакомой добычи кошек. А кошки прибывали и прибывали на запах крови. Опоздавших хищников рычанием отгоняли более удачливые сородичи. Они мурчали, завывали, ходили кругами вокруг дерева, не решаясь вскарабкаться на гладкий высоченный ствол дерева, ставшего надёжным убежищем для дочери своего племени. Приматка стала резвиться: корчила им рожи, пуляла в этих глупых и кровожадных кошек плодами, которые срывала с веток, показывала им свою голую задницу и победно верещала на всю округу.
В это время полусонное бормотание доисторического леса внезапно на мгновение замолкло и тут же продолжилось, постепенно перерастая в гвалт и в гул землетрясения. Из леса, окружавшего огромную поляну с деревом посредине, громко топая задними лапами, выходили великие укры. Их было очень много. Все звери и птицы пустились в бега. С одним укром худо-бедно ещё можно было справиться, а вот с целым стадом… Великие укры несли барабаны разных размеров и волокли внушительных размеров рояль из брёвен и арфы со струнами из лиан. Такого количества собравшихся вместе укров приматка никогда ещё не видела.