– Да, – согласился я, – признание избавило бы нас от многих неприятностей.

– Но Джордж, ты не представляешь себе, какой он уморительный! Чудной старомодный кавалер – и эдакий самодовольный!

– Ага. При жизни он ухаживал за твоей бабушкой.

– А каков нахал! Вбил себе в голову, будто я принимаю его за настоящего человека! Однажды, когда мы беседовали, он попятился и вступил в розовый куст, а потом так и стоял, вперемешку с розами и листьями!

– И ты все время знала!

Слова эти произнес поблизости какой-то гулкий голос. Быстро обернувшись, мы увидели призрак Бака Эдвардса, но на прежнего щеголя он не походил. Шляпа была сбита на затылок, спина ссутулена, голова опущена, ноги косолапили, руки болтались как плети.

– Да, – подтвердила Белл, – я знала все время.

Призрак глянул на нее увядшим, туманным взором, а потом не улетучился, по своей привычке, мгновенно, а начал медленно, неуверенно испаряться. Сперва расплылось тело, потом голова, остались только шляпа и сапоги. Они тоже постепенно растаяли в воздухе, и последним напоминанием о былом весельчаке Баке Эдвардсе нам послужил кончик бессильно повисшего на несколько мгновений хлыста.

– Он ушел, – сказала Белл. – Больше мы его не увидим.

– Да, он ушел. Думаю, гордый дух призрака сломило то, что ты прознала о его истинной природе. А теперь скажи, что мы будем делать с Мэдлин?

– Это ведь к призраку относилось твое «осточертел»?

– Конечно.

– Тогда ступай и расскажи ей.

– О призраке и обо всем?

– А как же.

Вместе мы отправились к Мэдлин, и я открыл ей всю правду. Она уже успела остыть и предавалась печали. Едва я замолк, она, как была вся припеграмленная, кинулась мне в объятия. Я прижал жену и ребенка к груди, и мы прослезились от радости.

Когда возвратившийся домой Уилл Креншо выслушал эту историю, он заверил, что его это не волнует.

– Тоже мне соперник, – заметил он. – Шансов у него никаких, даже призрачных.

– Но ты смотри, не упусти своего, – предупредила Мэдлин. – Круг претендентов на такую девушку, как Белл, едва ли ограничится каким-то призраком.

Креншо учел ее совет, и осенью пара поженилась. Венчание состоялось в небольшой церковке поблизости от нашего дома. Свадьбу сыграли скромно, присутствовали только домашние. По завершении церемонии я то ли почувствовал, то ли увидел (но точно не услышал) легкий вздох, прозвучавший совсем рядом.

Обернувшись, я заметил призрак Бака Эдвардса, сидевший на ступенях алтаря. Голова его была опущена, руки, державшие шляпу и хлыст, небрежно покоились на коленях.

– Подумать только, сэр! – воскликнул он. – Не остановись я в свое время, пошел бы к алтарю и сделался бы дедом Белл!

Эта мысль меня повеселила.

– Поздно уже что-то исправлять, – ответил я.

– Нашел что ляпнуть во время венчания! – с упреком шепнула Мэдлин и ткнула меня локтем в бок.

Мне шел двадцать второй год, и я только что окончил колледж. Предстояло выбрать себе занятие, и я не стал долго колебаться. В дальнейшем я – по правде, не менее решительно – отказался от своего выбора, но эти два года моей юности, при всем сумбуре и эмоциональном напряжении, оказались приятным и полезным опытом, и я никогда о них не жалел. Мне нравилась теология, и во время учебы в колледже я увлеченно изучал труды доктора Чаннинга[33]. Это была теология благодатная и благоуханная – роза веры, заботливо освобожденная от шипов! И затем (наверняка в связи с этим моим увлечением) меня потянуло в старую Школу богословия[34]. Из мест, где разыгрывается человеческая драма, я издавна имел на примете заднюю сцену, и мне показалось, что сыграть свою роль с успехом и снискать некоторую долю оваций (на худой конец, от самого себя) я мог бы как раз в этом уединенном прибежище безобидной казуистики, с респектабельной перспективой по одну сторону и зелеными лугами, в соседстве с лесными просторами, по другую. Кембридж с тех пор, на взгляд любителей лесов и полей, переменился к худшему, и упомянутая его часть лишилась значительной доли своей двойной – пасторальной и академической – безмятежности. А тогда она представляла собой нечто прекрасное и удивительное – университетскую твердыню посреди леса. Нынешнее состояние старой Школы богословия никак не связано с моей историей, и я нисколько не сомневаюсь в том, что под ее окнами по-прежнему бродят в летних сумерках юные старшекурсники, поклонники догм и доктрин, обещая себе приобщиться когда-нибудь к этому тонкому сибаритству. Что до меня, то я не был разочарован. Я поселился в квадратной комнате, просторной, но сумрачной, с глубокими оконными нишами, развесил по стенам гравюры с картин Овербека