Я открыл дверь и оказался в полутемном помещении, наполненном голосами людей. Постепенно стало появляться освещение… пришел в себя на больничной койке, рядом со мной находились врачи!..

Еще долгих три года я был прикован к больничной кровати. Вышел из больницы я уже верующим человеком. Обошел все Церкви Якутска, и благодарил Бога за то, что Он вернул меня к жизни.

Но испытания на этом не закончились. Я женился, и в 2011-м году родилась дочка. С рождения у нее был страшный диагноз – онкологическое заболевание. С большим трудом с помощью родных и друзей были собраны деньги на сложную операцию. В двухлетнем возрасте дочь была оперирована. Операция продолжалась в течении восьми часов. Мы с супругой беспрестанно молились Богу. Операция прошла успешно.

Эту байку в своё время мне рассказала моя тётушка Матрёна Прокопьевна. Живёт она в глухой якутской деревушке, образование получила в первые годы советской власти – несколько начальных классов, точно не помню, не то три не то четыре. Этого было вполне достаточно для того чтобы даже не достигнув совершеннолетия уже самой работать сельским школьным учителем или счетоводом при конторе. Но, несмотря на малограмотность, благодаря постоянному интенсивному самообразованию Мотя прекрасно разбиралась в русской литературе, поэзии и во многих других вещах. Могла по памяти цитировать Пушкина, и даже по молодости баловалась сочинительством стихотворений для районной газеты.

Как я её помню, она постоянно курила. Курить она начала в детстве. Сидят мужики у стола, лясы точат, трубки покуривают, чаи распивают:

– Ну-ка, Мотя, прикури-кась трубочку! – просят они девочку, чтобы от серьёзной беседы не отвлекаться.

Маленькая Мотя берёт трубку, подходит к камельку, – это такое подобие печки или очага с открытым огнём в старинных якутских жилищах, подбирает щипцами уголёк и прикуривает. А мужики ей даже спасибо не говорят. Ну, тёмный народ, чего уж там. И народ тёмный, и в жилище темно, – только свет от огня камелька или от лучины. Никаких электрических лампочек от Ильича, не то что свечей парафиновых.

Проблемы со светом в этой деревне были всегда. Но люди к этому, видать, с издревле привыкли, до сих пор не ропщут. Мне было лет двенадцать, когда я гостил у тётушки на летних каникулах. И как-то вечером, во время ужина, отключился свет. Зажгли свечи, доужинали, тётя Мотя закурила беломорину, стали разговоры разговаривать о том, о сём. И как то плавно наши речи на страшилки перешли. Обстановка к этому вроде бы вполне располагает: за окном темно, свечи горят, за печкой страшно, волосы на голове шевелятся. Хорошо!

Тётя Мотя поулыбалась детским россказням, прикурила следующую, и стала свою историю рассказывать:

– Давно это было, я тогда совсем маленькой была, вот как сейчас Андрюшка, наверное. Пошла я в тайгу смородину собирать. А смородина это такое дело, – либо её совсем мало, либо очень много. Когда мало, по одной ягодке общипываешь, и долго это собирательство происходит, нудно. А когда много, так прямо хоть гроздьями снимай, это уже гораздо веселее, и быстро происходит. Вот только место нужно соответствующее найти, где эта самая «плантация» смородиновая находится. Вот я и нашла такое место, правда исходила по тайге много километров, устала. Малость отдохнула и стала собирать.

А кругом тишина, ни ветерка, ни дуновения, только комарики звенят да мои шлепки раздаются. И причём любое движение вокруг сразу заметно, если только не со спины конечно. Вот веточка сбоку на сосне дёрнулась, это значит рябчик или другая какая птичка на неё села. Кустики шевельнулись, стало быть, зайчик пробежал, или ожиревший глухарь по своим делам куда шмыгнул. Так что ежели живность не шевелится, так ты её и не увидишь никогда. Даже если рядом пройдешь, не заметишь. Ну, бурундук там, к примеру, или белка, так они, собственно, никому и не нужны, вот и не прячутся. Поглазеют на тебя с любопытством, да и дальше куда стругнут.