Крестов на могилах там было мало – заботиться о покое усопших чаще всего было некому.

Однако же свежая могила нашлась сразу – судя по выцарапанным на деревянной дощечке словам в ней покоился мужчина сорока лет. От чего он умер – неизвестно. Запомнив место, Григорий направился в Никольскую церковь за святой водой, и сразу домой.

Долгое состояние крайнего возбуждёния и ожидание близкой развязки дали о себе знать: в животе ощущался неприятный холодный ком, как во время массированного вражеского артобстрела тяжёлыми орудиями, когда при близких разрывах снарядов всё тело сковывал животный страх, и хотелось забиться как можно глубже в землю. При этом, осознавая, что в случае чего и земля не поможет выжить.

В знойном июльском воздухе явно чувствовался запах горелой серы, этот запах преследовал Гришу повсюду.

Глаз сам собой подмечал плохие приметы и всякую чертовщину. Верный дворовый пёс при виде возвращающегося молодого хозяина заскулил, поджал под себя хвост и забился в конуру, чего раньше с ним никогда не бывало. Ладонь, какую резал, чтобы скрепить договор кровью, враз зажила. Сняв перед обедом повязку, он обнаружил на ней только чистый розовый шрамик.

Дождавшись, когда домочадцы уснут, Григорий взял лопату, склянку со святой водой, и направился в сторону «Мучина креста». Выходя из дома отставной прапорщик прихватил с собой револьвер. Случись что, он никому не позволит дать себя в обиду.

Прежде чем сунуть под рубаху, проверил барабан: вытряхнул на ладонь и придирчиво перебрал пальцами все патроны-близнецы…

Пока шагал, думы ни на секунду не оставляли его. Чем ближе погост, тем тревожнее становилось на душе. Григорий тщетно силился понять, как это он только позволил втянуть себя в авантюру, попахивавшую глупейшей средневековой дикостью. Но обратной дороги уже не было: отказ от «договора» означал бы поруганную честь.

В полночь к воротам подошёл «исполнитель»:

– Показывай!

Григорий без слов привёл его прямиком к могиле:

– Здесь…

Бельмастый одобрительно поцокал языком.

– Ну, коль сыскал… копай!

Превозмогая страх и отвращение, Гриша приступил к раскопке могилы. Земля ещё не успела достаточно осесть, копалось легко. С неба ему подсвечивала полная луна, напоминая о чёрных глазах Евдокии. На соседней старой могиле жутко фосфоресцировала прогнившая оградка, по сторонам вкривь и вкось торчали редкие покосившиеся кресты. Страх подгонял копателя: «скорей бы всё закончилось!».

Наконец лопата стукнула по дереву: домина.

– Открывай, Григорий, и выйди из могилы, – ухмыльнулся «исполнитель», в его глазах мелькнули языки пламени. – Рано тебе ещё. Сам недавно из могилы вышел так и ближнему подмогни, не стыдись добро делать…

Смех исполнителя был густым и громким. Он явно не боялся, что кто-то услышит. По всей видимости, кладбищенский сторож, если таковой и есть, запер двери на все запоры и сейчас трясётся от ужаса.

Поднатужившись, Гриша вскрыл плохо сбитую крышку не гроба – ящика. «Постояльцев» «Мучина креста» хоронили именно в таких наскоро сколоченных из рассохшихся досок коробах. Изнутри сильно ударило по ноздрям плесенью и трупным запахом.

Стараясь не смотреть на покойника, Григорий выбрался из могилы и обнаружил, что бельмастый протягивает ему чашу – ту самую, в которую он днем сцеживал свою кровь. В чаше, покачиваясь, отражалась не белая, а багровая луна – кровь незнамо как не свернулась за истекшие часы.

Исполнитель стоял поодаль. По нему было видно, что сейчас он тоже чего-то опасается, но явно не покойника.

– Святую воду не забыл? Вылей в чашу! – не то испуганно, не то брезгливо передёрнулся, – Да смотри, ни капли мимо не пролей!