– Со временем всё изменится, – убеждал её Н. И. и сам слабо верил в то, что говорил.

– Его надо уволить, – покачала головой Анна Геннадьевна.

Гаврилов не мог этого допустить и предложил:

– Знаешь, для того чтобы понять, на что человек способен, надо его отпустить.

– Как отпустить?

– Дать возможность действовать самостоятельно.

– Я не могу… не могу рисковать бизнесом, – заявила Анна Геннадьевна.

– Аня, – Н. И. обнял её за плечи, – давай один единственный раз доверим ему какой-нибудь небольшой самостоятельный проект.

– Хорошо-хорошо. Я согласна, но… но только если он всё испортит, я его уволю.

– Договорились.

Н. И. очень хотел, чтобы у друга всё получилось, и был ошеломлён, когда Винниченко блестяще справился с заданием. Гаврилов вместе с Анной Геннадьевной пришли к выводу, что Тарас Григорьевич обладает ценнейшим для бизнесмена талантом легко сходиться с людьми.

Анну Геннадьевну окружающие побаивались из-за жёсткости её характера, к Гаврилову относились настороженно, слишком уж он был правильный, а Винниченко принимали с распростёртыми объятиями, до того жизнерадостно он грешил, предаваясь чревоугодию и распутству. И там, где ни Анна Геннадьевна, ни её супруг не могли добиться заключения контракта, Винниченко легко получал нужные подписи, выпивая с людьми в банях, резвясь с путанами, гоняя на снегоходах, оставляя сотни тысяч рублей в кабаках по всей России.

Очень скоро Анна Геннадьевна поняла, каким незаменимым человеком для «Каменного сада» является Тарас Григорьевич Винниченко. И хоть симпатии к нему у неё не прибавилось, всё же она вынуждена была признать справедливость доводов Н. И. о том, что каждому человеку можно найти достойное применение.

Ближе к вечеру Винниченко позвонил Н. И. и сказал:

– Привет. Я освободился.

– Отлично, – ответил Н. И., – приезжай в офис, Директор.

– Нет, – в голосе Винниченко слышалась озабоченность, – мне надо в церковь.

– Зачем тебе в церковь? Что случилось?

– Приезжай к Спасу-на-Крови. Я всё тебе расскажу.

Н. И. был атеистом и не любил православных церквей; его угнетала их византийская тяжесть. Он стоял у входа, будто бы опасаясь шагнуть к алтарю, и наблюдал за тем, как его друг, заспанный, небритый, со всклокоченными волосами, суетливо бегает от иконы к иконе, кладёт кресты и ставит самые толстые свечи, которые только удалось приобрести в церковной лавке. «Это не вера, а глупое суеверие», – подумал Гаврилов, уже начиная скучать, а потом вдруг улыбнулся, решив, что растрёпанный Винниченко с его объёмистым животом отлично подходит на роль грешника, которого внезапный порыв раскаяния вырвал из эпицентра античной оргии.

Наконец, запыхавшийся Винниченко подошёл к Н. И. и, кивнув в сторону выхода, произнёс:

– Ну, всё, кажется, теперь можно идти.

Когда они вышли на улицу, друг ещё раз обернулся лицом к храму, несколько раз перекрестился, беззвучно шевеля губами, и поклонился до самой земли.

– Ты не представляешь, – с удовольствием вдыхая вечерний воздух, произнёс он, – как я рад, что сегодняшний день подходит к концу! Столько мне всего пришлось пережить!

– Всё опять из-за женщины? – поинтересовался Н. И. больше для того, чтобы заполнить паузу, поскольку сомнений в том, что всё из-за женщины, у него не было никаких.

– О, брат! —многозначительно протянул Винниченко. – Это, знаешь ли, была не женщина! – и, помолчав, он добавил, сохраняя серьёзное выражение на лице: – Это была машина.

– Машина для чего? – не понял Н. И.

– Для разрушения мужиков, – пояснил Винниченко и, схватив приятеля за локоть, спросил, заглядывая тому в глаза: – Знаешь, как она мне представилась?