Грейтхаус фыркнул:

– Видать, им не терпится его сплавить. – Он помолчал, с вожделением глядя на мешочек с монетами. – Должно быть, он опасен. Нет, пять фунтов – это маловато. – Он покачал головой. – Отправьте за ним своих констеблей. Если их будет полдюжины, справятся.

– Моим констеблям, как ранее изволил отметить мистер Корбетт, такие сложные задачи не по зубам. И разве вы не гордитесь тем, что вы настоящие профессионалы? – Прежде чем продолжить, он дал этим словам повисеть в воздухе. – Кроме того, вы ошибочно полагаете, будто со стороны лорда Корнбери это просьба. Может быть, вы уже поняли, что он хочет… скажем так… хорошо показать себя перед своей кузиной, королевой. А я хочу хорошо себя показать перед лордом Корнбери. Ну и так далее. Понимаете?

– Пяти фунтов мало, – с некоторым нажимом повторил Грейтхаус.

– За два дня работы? Боже, сколько же вам нынче платят? – Лиллехорн заметил стоявший в углу веник. – Такую убогую крохотную контору можно вымести вместе с мусором. Поймите, Грейтхаус: лорд Корнбери, если захочет, может прикрыть любую лавочку. На вашем месте – но я, слава богу, не вы – я бы с радостью принял эту щедрую плату и подумал о том, что лорд Корнбери может быть вам полезен, если вы сможете подъехать к нему с правильной стороны.

– А у него есть правильная сторона?

– С ним можно иметь дело. А если вы окажете ему услугу, то, я уверен, однажды он отплатит вам тем же.

– Услугу, – повторил за ним Грейтхаус и задумчиво сощурился.

– Два дня работы. Если вам удастся выехать в течение часа, к ночи уже будете в Уэстервике. – Лиллехорн осмотрел серебряную львиную голову, венчавшую его трость. – Вы не настолько долго будете отсутствовать, чтобы это… мм… помешало продолжению вашей работы.

Это он о том таинственном деле, которым Грейтхаус занимается по поручению своего последнего клиента, предположил Мэтью.

Грейтхаус не сразу вернулся из своих умственных странствий. Наконец он сказал:

– Не хочется мне снова там оказаться. В этой психбольнице. А ты что скажешь, Мэтью? – (Что тут было говорить? Мэтью и промолчал, лишь пожав плечами.) – Знаю, деньги тебе пригодились бы. А мне, может, расположение лорда Корнбери и правда не помешало бы. Скажите, Лиллехорн, вы когда-нибудь видели его в мужской одежде?

– Видел. К прискорбию, в ней он тоже выглядит… довольно прискорбно.

Грейтхаус кивнул и вдруг сказал:

– Кандалы.

– Простите?

– Хотелось бы, чтобы в кандалах не было ржавых звеньев.

…Их и не оказалось. Крепкие наручники, наножники и цепи лежали сейчас в мешке в задней части повозки. Мэтью повернул лошадей на дорогу, ответвлявшуюся от Филадельфийского тракта и шедшую через рощу. Впереди показались три здания дома призрения.

Тут было тихо, на деревьях пели птицы, ласково шептал ветер. Несмотря на это, Грейтхаус беспокойно ерзал на сиденье и старался не смотреть на здания, словно не желая думать о том, что происходит за их стенами. Во втором из них, самом большом, сложенном из грубых неотесанных камней и напоминавшем зернохранилище или зал для собраний, пребывали все пациенты, кроме нескольких, размещенных в третьем строении – покрашенном в белый цвет доме, выходившем окнами в сад. Некоторые окна второго здания были закрыты ставнями, а некоторые открыты, но зарешечены, и при приближении повозки в них появились лица. Пасторальную тишину нарушил чей-то крик из-за окна, затем к нему присоединился более пронзительный голос.

– Кажется, приехали, – сухо произнес Грейтхаус, сложив руки вместе.

Заведение управлялось двумя врачами умело и гуманно, но Мэтью помнил, как в их прошлый приезд сюда Грейтхаус нервничал, словно кошка, брошенная на ковер из острых бритв.