– И, поскольку меня здесь не было, – заключил Раффлс, – вы решили выписать себе чек за меня. И совершенно правильно сделали!

– Не смейтесь надо мной! – выкрикнул мальчишка, и кровь обратно прилила к его щекам. Он снова уставился на меня, будто мое строгое лицо причиняло ему меньше боли, чем живая симпатия его друга.

– Я вовсе не смеюсь, Тедди, – мягко ответил Раффлс. – Никогда в жизни я не был более серьезен. Как мой друг, вы пришли ко мне за помощью, но только самый верный друг стал бы за меня заполнять эти бумажки, вместо того, чтобы дать мне почувствовать, будто я разрушил его жизнь, не появившись вовремя. Качайте головой сколько угодно, но мне никогда не делали комплимента настолько возвышенного.

И этот законченный казуист пустился в снисходительные рассуждения в том ключе, который принудил бы любого менее упорного грешника признать, что он не совершал ничего предосудительного; но юный Гарланд не собирался ни придумывать, ни принимать никаких оправданий своему поведению. Я ранее не встречал человека, более полного самообвинения и признания своих ошибок, высказанных в более сильных выражениях; и хотя в его раскаянии было нечто столь искренне и подлинное, что я и Раффлс утратили давным-давно, в глубине души я уверен, что мы приняли его проделки куда серьезнее, чем свои собственные преступления. Но он в самом деле поступил глупо, хоть не имея в основе этой глупости, как он утверждал, преступных намерений. Суть заключалась в повторении старой истории о расточительном сыне при слишком мягкосердечном отце. Присутствовал, как я догадывался, в его прошлом и бунт юности, вероятно, уже умеренный влиянием Раффлса; но были там и безумные причуды, о которых, Раффлс, конечно же, знал меньше, ведь наш шалопай, естественно, скорее сознавался в шалостях, чем в глупостях. Упомяну еще, что юнец пытался сперва прибегнуть к отцовской щедрости, но лишь обнаружил, что отец и сам находится в стесненных обстоятельствах.

– Что?! – воскликнул Раффлс. – И это притом, что он владеет таким домом?

– Я знал, что это удивит вас – сказал Тедди Гарланд. – Я и сам ничего не понял; он не посвящал меня в детали, но мне хватило одного только факта. А после этого я не мог доверить отцу свои трудности. Он выписал мне чек, чтобы покрыть то, в чем я уже сознался, но я понял, что для него я настоящая заноза, и поклялся никогда больше не заставлять его выплачивать ни фартинга. И я клятву сдержу!

Парень отхлебнул из бокала, ведь голос его срывался, и прервался, чтобы прикурить еще сигарету, поскольку предыдущая выпала из его пальцев. Таким чувствительным, и в то же время таким отчаявшимся было его обрамленное белесыми локонами молодое лицо с наморщенным лбом и нервно дергающимся ртом, что Раффлс, как я заметил, отвернулся, пока не погасла спичка.

– Но тогда я мог еще и ухудшить дело, – заметил Тедди, – в тысячу раз, и я так и поступил! Я пошел к евреям. Вот что самое худшее. У меня были другие долги, долги чести, и, чтобы с ними разобраться, я пошел к евреям. Для начала мне хватило бы и двух или трех сотен, но вы, наверное, знаете (а я тогда не знал), в какой снежный ком малейшая сумма превращается в руках у этих дьяволов. Я занял три сотни, а подписал долговое обязательство на сто пятьдесят шесть фунтов.

– Всего пятьдесят процентов! – заметил Раффлс. – Если это годовой процент, вы дешево отделались.

– Вы подождите! Я старался быть как можно предусмотрительнее. Эти сто пятьдесят шесть фунтов должны были выплачиваться ежемесячно по двадцать, и я свято соблюдал договоренность до срока шестой выплаты. Это было вскоре после рождества, когда у всех в карманах сквозняк, и я в первый раз задержал выплату на день или два – обратите внимание, не более! Но знаете, что приключилось потом? Мой чек вернули мне, и потребовали немедленно выплатить весь остаток!