Шорох раздвигающихся лепестков гермодвери заставил девушку еле заметно вздрогнуть. Сведя для приличия тонкие брови, Женя резко развернулась и шагнула к свежеиспечённому Ромео, прикидывая, как бы поубедительней его вытолкать, но парень внезапно протянул ей большущую синюю розу.

– За пропуск сойдет, товарищ Си…

Оглушительно грохнула тяжелая гермодверь, стальными челюстями зажав руку Никиты.

Отчаянно завопила Женя, царапая заклинившие створки.

Опали на пол синие лепестки, залитые кровью кибернетика Лосева.

«Дверь. Открыть дверь. Открыть…» – отчаянным нордом свистело в голове Женьки, пока трясущиеся пальцы, выпачканные в чужой крови, загоняли в импланты карту беспроводного доступа. Ну же, ну пожалуйста, быстрее! Подключение к системе безопасности. К черту авторизацию. К черту крики о том, что надо позвать Оникса, надо позвать Риту, надо ребят покрепче, Дамира с Порожняком найдите… Внаглую проскочив через огонь фаерволла, Симань ныряет в лабиринт Минотавра, накрученный каким-то программистом-неумехой. Блокировка на блокировке, коды допуска – в кучу, и отчаянно не хватает времени на поиск той-самой-двери. А в реальности грохот подошв по лесенке реактора – спускаются на грешную землю капитан и врач, шум, в темноте за стальными челюстями «Харона» кричит Лосев, и кто-то скрипит зубами, сдерживая смыкающиеся створки.

Не можешь выбрать – не выбирай.

Открыть. Все. Двери.

Свободен.

– Медотсек «Харона»! Быстро!

Крик Валерия Лисова вывел всех из ступора, который стал неизбежен, когда в коридоре к реакторному отсеку включили свет. Толпа из членов съемочной группы и команды «Харона» отшатнулась и застыла. Рука, почти оторванная от тела. На мелкие осколки разбитый локоть. И кровь: из распоротых вен, из прикушенных губ, из имплантов, очевидно не выдержавших импульса болевого шока.

– Но, Валер… – Орлову, растеряно замершему над раздавленным кибертехником, очень хотелось назвать хирурга еще и по отчеству, так хищно и командно выглядел сейчас старый врач.

– До больницы не довезем, потеряем парня, – тихо выплюнул сквозь зубы Лисов, и уже громко, – Рита! Дамир! Ивашин! В ассистенты! Найдите Мессера!

– Ааа… эээ… Крупный план! – до режиссера, кажется, дошло, что к нему в руки «само собой» попало нечто выдающееся.

Выберем лучший ракурс? Почти все равно какой, ибо боль прекрасна. Боль, настоящая, хрипящая, достойна десятикратного зума и грифа в 18+. Мишка до одеревенения напряг мышцы, удерживая под невозможным углом камеру, сохраняющую на матрице сейчас белые от усилия пальцы Дамира, зажимающего артерии у плеча Лосева. Все живут ради боли. Одни ее приносят, и им это нравится. Другие эту боль лечат, и им это нравится. Третьи ее хранят, и им…

[А Михаил Пурга ее снимает, потому что не взяли спецкором в выпуски новостей. и ему это нра…]

– Простите, я нечаянно, – оскалился Лисов, резким движением поднявшийся с колен и плечом сбивший прицел Мишкиной камеры. Мишка мотнул головой – мол, припомню тебе еще, – а врач, вынырнувший из толпы, что-то отчаянно искал, но взгляду не за что было зацепиться в гладком реакторном отсеке. Железо. Спектролит. Заклепки кожуха, и все не то, не так.

– Это ищешь? – голос Мессера, до неприличия спокойный, будто у него на руках уже сотня таких Никит Лосевых сдохла, подорвал врача похлеще той единственной дороги в Чечне, где все русские совершенно случайно ловят фугасы под днищем своих авто. А Мессер стоял в пяти шагах, прямой, даже светлый какой-то и… с мантией из хромакея через плечо.

Остальное было уже делом техники. Под вопли режиссера о порче имущества киностудии зеленое семиметровое полотнище, на три долгих дня пропавшее в чертогах Риты Лебедянской, свернули в некое подобие носилок. Лисов даже удивиться забыл, на чем он еще только раненых не вытаскивал, разве что волчья шкура осталась за бортом. А в голове уже крутились обрывки жесткого разговора. Разговора, который он то ли предвидит, то ли программирует на него сейчас реальность.