– Это вы лучше у нашего фельдшера, старшего прапорщика Тумасяна, спросите. Я, когда сюда собирался, замок на аптечной кладовой взломал. А там – шаром покати. Формалин в бутылках да гипс в мешках. Даже йода нет.

– Что же он – выпил его? – с горечью воскликнул подполковник.

– Йод не знаю. А спирт точно выпил.

– Ну, я его удавлю, когда встречу, – зловеще пообещал подполковник.

Зяблик, которого слова санинструктора навели на одну интересную мысль, сказал:

– Теперь водки дайте. Или спирта.

– По пьянке такие дела не делаются, – сказал мент с сомнением, однако достал из металлического чемоданчика с надписью «секретная документация» нераспечатанную бутылку «Московской».

– Мне только для запаха, – Зяблик, не отрываясь, выдул из горлышка почти полбанки, а остальное вылил себе на макушку и на уже пропитавшиеся кровью бинты.

– Значит, в пятнадцать часов встретимся, – сказал подполковник.

– Или в пятнадцать десять, взлетая на небо, я помашу тебе, начальник, ручкой.

К воротам лагеря Зяблик подошел с пустым ведром, пошатываясь, весь извалявшись сначала в тине, а потом в пыли. И охра, засевшая в неглубоких, без должного тщания отрытых окопчиках, и кучка вооруженных зэков, охранявших проходную, пропустили его беспрепятственно, но уже на подходе к казарме откуда-то вывернулся Солдат – щуплый чернявый малый с бельмом на глазу, совершивший побегов больше, чем Жилин и Костылин, вместе взятые.

– Где это тебя черти носили? – спросил он скорее ехидно, чем требовательно.

– П-пошел на х-хутор бабочек ловить, фраер! – слегка заикаясь, ответил Зяблик и глянул на часы.

Было четверть первого.

Зяблик старательно изображал из себя пьяного, хотя водка рассосалась в его утробе безо всякой пользы, не задев в душе ни одной веселой струнки. Он слабо верил в успех задуманного, потому что до сих пор ни одно из его действительно серьезных начинаний так и не выгорело. Фарт – он как здоровье. Или оно есть, или его нет. Впрочем, то, что Зяблик собирался сейчас сделать, было так ужасно и по меркам воровским, и по меркам человечьим, что незримо циркулирующая в мире злая сила просто обязана была вытащить для него удачную карту.

– Тебя Лишай давно ищет, – не отставал Солдат. – Ты только не залупайся, а то он под горячую и кокнуть может. Ходит злой, как волк, и палец со спуска не снимает… Иди. Я ведро подержу.

…Лишай сидел в узком беленом помещении оперчасти, где когда-то располагалась монастырская трапезная, и как будто только Зяблика и ждал. Урки, взявшие власть над зоной, торчали тут же и недобро посматривали на вошедшего.

– Где ты был, сучий потрох? – спросил Лишай напрямик, и заранее чувствовалось, что он не верит ни одному слову бывшего сокамерника.

– Т-ты это… потише, – Зяблик погрозил ему пальцем и плюхнулся на стул. – Что вы, в натуре… Я тут принял маленько… Иду кемарить…

– Где ты чего принял? – Лишай шипел, как закипающий чайник. – Ну, говори!

– Спирта полпузыря. У прапора одного на котлы рыжье выменял… Ты же наших прапоров знаешь… Они за рыжье мать родную продадут.

– Где котлы взял?

– Ну ты даешь… Где взял… Снял вчера с какого-то жмурика…

– Говори точно с кого!

– Откуда я знаю? Он кверху задом лежал. Я ему в морду не заглядывал. Не имею такой моды жмурикам в морду заглядывать. Еще приснится потом…

– Обшмонать его! – приказал Лишай.

Из-под Зяблика выбили стул, но упасть не дали – подхватили под руки и стали потрошить, как стая волков потрошит загнанного, но еще живого оленя: сдирали и перещупывали одежду, ерошили волосы, ломали подметки ботинок, даже в рот пальцы засунули. Затем его – голого, без носков, со спущенными до колен трусами – бросили на пол, густо устланный разорванными и полусожженными личными делами заключенных.