…Увы, Подгорин ошибся. Беда нагрянула с той стороны, откуда никто не ожидал. После вчерашних посиделок в кафе большинство авиатехников чувствовало себя вполне сносно. Кроме нескольких.

Проснувшись утром, Андрей Дальнов решил никуда не ходить, а как следует отлежаться в своей комнате. Заглянувшему к нему Подгорину, который обеспокоился тем, что тот не появился в столовой на завтраке, Андрей пояснил, что после вчерашнего не испытывает никакой тяги к еде, и посетовал на то, что пиво оказалось слишком крепким – он до сих пор чувствовал себя «под градусом». Это очень удивило Валентина – лично он еще вчера забыл про выпитое. А уж сегодня утром…

– Ты, часом, не приболел? – заволновался он. – Ведь когда болеешь, тоже так бывает – как с перепою… Может, к врачу сходишь?

– Да, нормально все будет, Романыч, – отмахнулся Дальнов. – Сегодня отлежусь, а утром буду как огурчик.

– Ну, смотри… – с сомнением пожал плечами Подгорин. – Если что – обращайся.

Андрей лег в постель, надеясь уснуть и проснуться совершенно здоровым. Вроде бы ему это удалось, во всяком случае, когда в его комнату после обеда заглянул Валентин, Дальнов лежал на кровати и относительно спокойно спал. «Относительно» потому, что полностью спокойным его сон назвать было никак нельзя. Он то подергивал свесившейся с кровати рукой, то постанывал, то беспокойно вздрагивал всем телом. Некоторое время понаблюдав за Андреем, Подгорин медленно закрыл дверь и направился к себе, даже не подозревая, что видит того живым в последний раз.

А Дальнов, уже под вечер вырвавшись из тягостного забытья, вдруг ощутил страшную слабость и дикую резь в животе, будто бы наелся толченого стекла, и оно своими острыми гранями врезалось в его внутренности. Он попытался подняться с кровати, но сил на это не было. Не было сил и на то, чтобы позвать на помощь… Да и как звать, если рот и гортань пересохли, и он мог издавать только слабое сипение?

Андрей слабо ворочался на кровати, страшно жалея о том, что не согласился сходить к врачу. Это только в далекой молодости думалось, что в пятьдесят жизнь уже опостылеет и умирать совсем не страшно. Если бы! Жить хочется всегда, и уйти из жизни в какие-то пятьдесят безумно обидно – какие это годы?! Мысль о том, что, возможно, это последний день его жизни, придала сил, и, превозмогая слабость, Дальнов свалился на пол. Как ему хотелось, чтобы в этот момент кто-то заглянул к нему в комнату! Но никого не было…

Он попытался подползти к порогу, но внезапно его тело содрогнулось от непроизвольных, не зависящих от его воли и желания конвульсий, отозвавшихся во внутренностях адской болью. Скорчившись на полу, Андрей, вопреки всякой логике, покатился назад, к кровати. Его раздражал яркий свет ламп, бьющий из-под потолка. И почему-то вдруг захотелось туда, где тихо, уютно и темно. Краем сознания понимая, что у него начались нарушения психики и нервной деятельности, он, тем не менее, последним усилием, сам не зная для чего, забрался под кровать.

И впрямь как будто стало легче. И тут… тело Андрея само по себе забилось в ужасающих корчах, и он вдруг понял: это – конец… Сознание окончательно помутилось и в какое-то неуловимое мгновение погасло совсем.

…Утром, не увидев в столовой Андрея, Валентин почувствовал, что дело неладно. Почему-то опаздывал на завтрак и Дмитрий Линёв. Прибежав в общежитие, Подгорин первым делом направился в комнату Дальнова. Открыв дверь, он некоторое время с удивлением взирал на скомканную постель, сброшенную на пол подушку, опрокинутый торшер. Андрея в комнате видно не было. Заметив, что кровать почему-то отодвинута от стенки и стоит немного наискосок, он на всякий случай заглянул под нее и… не смог поверить своим глазам – там, выгнувшись назад, лежал Дальнов. Пальцы его рук были судорожно скрючены, на лице застыла гримаса невыразимой муки. Дотронувшись до его запястья, Валентин невольно отдернул руку назад – оно было ледяным. Дальнов умер! Оглядевшись по сторонам, Подгорин заметил стоящие в другом конце комнаты на полу две частично опорожненные пластиковые бутылки с какой-то жидкостью. Открутив пробки и понюхав, он ощутил запах спирта.