Ответ, как представляется, лежит в плоскости использования операционального определения социального порядка как политической стабильности и всеобщей социальной сплоченности – оценки, в основе которой лежат представления принадлежащих к высшим слоям среднего класса белых мужчин среднего возраста – бизнесменов и профессионалов. Но к этим же слоям принадлежит и большинство журналистов, которые, следовательно, транслируют собственные воззрения на проблему общественного порядка. Это базовая ценность порядка дополняется рядом идей, также разделяемых большинством журналистов, генетически связанных с воззрениями «старых» прогрессистов, – идеей ответственного капитализма, неприязнью к величию (dislike of bigness), прославлением общества, основанного на традиции, акцентом на индивидуализме и неприятием коллективизма и социализма. Кроме того, журналисты, считая себя сторожевыми псами демократии (идея, возникшая несколько позже из представления о «четвертой власти»), как представители публичной профессии видят свою миссию в том, чтобы, подобно ранним теоретикам социальной дезорганизации, предупреждать остальную часть общества о существующих или надвигающихся проблемах, способствовать социальному контролю и отстаивать определенное видение того, каким должно быть национальное государство, т. е. формировать нормативные представления о «хорошем» обществе.

Семантические, т. е. ориентированные на анализ языка, исследования средств массовой коммуникации подтверждают эти ориентации. Так, одним из наиболее интригующих способов увековечения аграрного мифа, которым пользуются средства массовой коммуникации, заключается в фиксации и трансляции страшных городских легенд: историй о бесследно исчезающих людях, которые голосуют на дорогах, пьяных крысах, машинах смерти, младенцах, испеченных в микроволновках, и т. п. Объективно роль таких легенд – это создание постоянного ощущения тревожности жизни в большом городе, где единственным постоянством оказывается перманентное изменение всего, подпитывая это состояние страхами и опасностями, которые представляют собой чужаки, иностранцы, крупные корпорации, непонятные технологические нововведения, увеличивающие комфортность жизни, но и таящие в себе новые угрозы (прежде всего для детей) и т. д., ответом на которые является ностальгия по традиционному, но утерянному образу жизни с его устойчивыми ценностями и стабильными условиями жизни.

Анализ обращения средств массовой коммуникации с городскими легендами укладывается в более широкие рамки риторического анализа публичных версий социальных проблем, предполагающего объяснение того, каким образом попытки выдвигающих утверждения-требования (о существовании социальной проблемы и необходимости изменить ситуацию) проинформировать аудиторию сочетаются с попытками убедить ее. (С момента возникновения американской социологии исследователи стремились донести результаты своей деятельности не столько до коллег, сколько до общественности; эта ориентация особенно характерна для «устных историков» Чикагской школы.) Представляя описания девиантности из первых рук, теоретики социальной дезорганизации (например, Клиффорд Шоу [Shaw C. R., 1930]) боролись со стереотипами и карательной тактикой газет в отношении девиантов. Смысл послания, передаваемого устными историями, заключался в том, что делинквенты – это не злые существа, а хорошие люди, ставшие плохими в результате дезорганизованной и потому криминогенной среды. Если реформаторы хотят изменить таких индивидов, начинать они должны с изменения (исправления) среды, ибо именно среда формирует человека.