Так, еще в молодости, как мы видели, Толстой делает для себя вывод, что Бога нельзя определять как «существо». И, однако, много позднее он все-таки не раз называет Бога этим словом. Но – оговоримся – только в дневниковых записях, для себя. Из всех определений Бога, которые мы находим в дневниковых записях Толстого (Всё, Целое, начало Всего и др.), единственное, в котором он не сомневается и которое считает для себя верным, это определение Бога как чего-то «непостижимого». Это, в частности, подтверждает личный врач Толстого Д. П. Маковицкий, последние годы жизни писателя проживавший в Ясной Поляне и записывавший все его разговоры. Так, в 1908 году – за два года до смерти Толстого – он записал его буквальное высказывание: «Познание Бога невозможно».

Еще в юности Толстой отрицал человекоподобность Бога; религиозное представление о человеке, созданном по образу и подобию Божьему, не было ему близко. Писатель не изменял этого представления на протяжении всей своей последующей жизни. Так, 13 июля 1904 года он записал в дневнике: «Наш Бог <…> страшно антропоморфичен, выдуман нами по нашим слабостям. Бог, тот, которого я не то что сознаю, не то что понимаю, а тот, существование которого для меня неизбежно, хотя я ничего не могу знать про него, как только то, что он есть, этот Бог для меня вечно непознаваемый <…>. Я сознаю нечто вневременное, непространственное, внепричинное, но я никакого права не имею называть это Богом, т.е. в этой невещественности, вневременности, непространственности, внепричинности видеть Бога и его сущность. Но начало <…> этой сущности может быть и должно быть совсем иное и недоступное мне. <…> Нет Бога, которого я могу просить, который обо мне заботится, меня награждает и карает, но зато я не случайно явившееся по чьей-то прихоти существо, а я орган Бога. Он мне неизвестен, но мое назначение в нем не только известно мне, но моя причастность ему составляет непоколебимую основу моей жизни» (55, 51). Эти слова говорят о том, что главным для Толстого было ощущать единство мира («я не случайно явившееся по чьей-то прихоти существо, а я орган Бога»). Человека Толстой представляет себе как одно из «делений» Бога, то есть как часть единого целого – одна из дневниковых записей отражает усилия писателя понять, «что же такое этот Бог, т.е. вечное, бесконечное, всемогущее, сделавшееся смертным, ограниченным, слабым? Зачем Бог разделился сам в себе?»; «все, что мы знаем, есть не что иное, как только такие же деления Бога» (53, 131). Эту мысль предельно лаконично и четко Толстой выразил в одной из самых последних своих записей за несколько дней до смерти: «Бог есть неограниченное Всё, человек есть лишь ограниченное проявление Его» (58, 234).

Все эти высказывания свидетельствуют: для Толстого не было никаких сомнений в том, что человеческую жизнь определяет не сцепление случайностей, а некие закономерности, управляющие живой и неживой природой, а также материальной и духовной стороной жизни человека – все подчиняется одному и тому же закону. И закон этот – Бог (вспомним тут запись 18-летнего Толстого, что Бог – это «закон, сила»), где Бог скорее понятие философское, чем религиозное, потому что его присутствие в мире помогает человеку выбрать правильный жизненный путь – путь следования добру, руководствуясь нравственными законами, и прежде всего законом, связывающим людей между собой взаимной братской любовью.

Любовь к людям, уверен Толстой, присуща человеку изначально, так как она является одним из проявлений Бога в человеке: это духовная человеческая ипостась, в отличие от ипостаси биологической. «…все люди живут одним и тем же духом, но все разделены в этой жизни своими телами. Если люди понимают это, то стремятся к соединению друг с другом любовью» (37, 231).