Братья жутко проголодались: вся еда осталась в месте ночлега. Худо было то, что трудно было разобрать, какие растения из всего разнообразия годятся в пищу. Найл осторожно надкусил лиловый плод, напоминающий крупный виноград, и тотчас сплюнул из-за непривычного горько-соленого вкуса, еще несколько минут державшегося потом во рту. Не вышло и с другим плодом – желтым, мясистым: ни дать ни взять тухлое мясо. Еще один – овальный, ярко-красный – оказался едким, маслянистым.

Так и шли по песку, пока на глаза не попались несколько больших черных муравьев, каждый из которых тащил по большому зеленоватому плоду. Осмотрительно (еще неизвестно, что за нрав у этих насекомых) братья двинулись за ними в противоположном направлении, пока не вышли на окруженную лесом поляну, сплошь устеленную зелеными побегами растений, среди которых виднелись и те самые зеленоватые плоды разной степени зрелости.

Здесь уже копошилось изрядное количество насекомых, поглощающих те, что поспелее. Воздух был напоен диковинным сладким ароматом. Отыскав покрытый листьями крупный плод, Найл рассек его вдоль кремневым ножом и ухватил горсть сочной мякоти. Она оказалась прохладной и удивительно сладкой, только желтые семена, пожалуй, были жестковаты. Так Найл впервые отведал вкус дыни. С жадным усердием он все резал и поглощал кусок за куском, пока не остались лишь семена да корки.

Приглушив голод, братья сели и стали смотреть на черных муравьев, тоже собирающих урожай. Насекомые перегрызали ботву крупными, грозными на вид челюстями, ухватывали плод в передние лапы и уходили на оставшихся четырех. Похоже было, что они вообще игнорируют всякого, кто попадется на дороге. Вот один подбежал к большой перезревшей дыне, на которой уже примостилась бабочка. Перекусив ботву, он поднял плод вместе с бабочкой (которая, кстати, так и не прервала еду) и поволок. Бабочка, чересчур, видимо, увлеченная едой, тоже не обращала внимания на муравья, пока дыня не исчезла. Тогда обделенное существо встрепенулось и, взмахнув крыльями, сорвалось в полет, обдав братьев ветерком.

Выросшие в пустыне, где внимание остановить практически не на чем, братья находили все это мельтешение бесконечно привлекательным – дома-то поневоле приходилось сиднем сидеть в глубине темной пещеры. Этот новый, восхитительно разнообразный мир казался невиданным пестрым калейдоскопом. Стоило взору соскучиться на одном зрелище, как по соседству возникало другое, не менее увлекательное.

У Вайга и Хролфа завязался спор, едят муравьи только растительную пищу или нет. Хролф утверждал, что только ее; Вайг доказывал обратное: такие зазубренные челюсти явно способны рвать живую плоть. Конец спора наступил сам собой, когда Найл, заметив с расстояния хлопотливую суету, обратил внимание на черного муравья, волочащего труп кузнечика размером вдвое больше себя самого. Муравей передвигался так, как ему было сподручнее, задом наперед, и в то же время, даже не поворачивая головы, чтобы свериться с направлением, безошибочно следовал за своими сородичами. Найлу все стало ясно, когда он заметил на тропе бисеринки мелких капель (вот один из муравьев обронил с кончика хвоста точно такую же; видно, метил тропу, чтобы другие могли ориентироваться по запаху).

Братья из любопытства двинулись за муравьем, что тащил по тропе кузнечика, на одном из отрезков пути к нему присоединились еще двое и, судя по всему, предложили помощь. Братья с интересом наблюдали, ожидая увидеть поучительный пример муравьиной взаимовыручки. На деле же оказалось, что ни у одного из троих нет сколь-либо осмысленного плана. Один из «помощников» попытался подлезть под кузнечика и взвалить его себе на спину; другой ухватился за крыло челюстями, в то время как главный добытчик все продолжал волочь добычу, пятясь задом. В результате ноша, накренясь, свалилась со спины несущего. Тот из них, кто тянул крыло, оторвал кузнечику подкрыльник да с ним и остался. Так работа у этой троицы и шла: теребили, роняли, поднимали, сами толком не соображая, что делают. Если бы кузнечика волок лишь тот, первый, проку было бы куда больше. Братьям эта бессмысленная суматоха казалась до ужаса забавной, и они покатывались со смеху.