Идеологи постмодернизма критиковали Маркса за недостаточный радикализм, доказывая, что мыслитель XIX века был слишком зависим от господствующих в то время воззрений и не смог порвать с традициями европейского Просвещения, идеями прогресса и верой в науку, что тоже является частью буржуазной системы ценностей. При этом, осуждая Маркса за историческую ограниченность и «буржуазность», вопрос о собственной культурной ограниченности постмодернистские идеологи, естественно, не ставили, как и вопрос о собственной встроенности в систему институтов неолиберального капитализма.

Поскольку марксистский проект как в революционном, так и в реформистском своем варианте отвергался как «недостаточный», его должна была заменить фундаментальная критика основ современной цивилизации. Настолько масштабная и глубокая, что она даже в принципе не предполагала возможности каких-либо практических действий в сфере конкретной социальной политики, экономики и т. п. Такой подход оказался особенно удобен тем, что позволял соединить претензию на интеллектуальный радикализм с принципиальным и последовательным отказом от любых попыток изменить общество. Наиболее ярким воплощением данной тенденции стала вошедшая в моду книга Тони Негри и Майкла Хардта «Империя», которая, если убрать шелуху радикальной словесной риторики, представляла собой попытку доказать прогрессивность неолиберальной модели капитализма в качестве преддверия коммунизма[40].

Неудивительно, что на уровне практической политики авторы этой книги оказались ярыми сторонниками Европейского союза, участвовали в кампании за принятие Европейской конституции и последовательно поддерживали стратегический курс на рыночную интеграцию континента, натолкнувшийся на неожиданно жесткое сопротивление большинства населения Западной Европы.

Именно это сопротивление, зачастую никем из влиятельных левых не возглавленное, часто политически не оформленное и порой идеологически противоречивое, оказалось главной проблемой европейских и североамериканских элит после крушения СССР. Ситуацию иронически выразил мексиканский писатель и активист Субкоманданте Маркос, когда заметил в связи с восстанием индейцев в штате Чьяпас, что жители этого отдаленного региона ничего не знали ни про крушение Берлинской стены, ни про распад СССР, а потому просто продолжали защищать свои права и интересы так, как будто никакого идеологического переворота не произошло[41]. Собственно, восстание сапатистов в Чьяпасе в 1994 году и стало сигналом, знаменовавшим начало нового глобального сопротивления. Другим переломным событием стали массовые протесты в Сиэтле в 1999 году, когда многотысячные демонстрации сорвали проведение министерской встречи ВТО и начало нового раунда переговоров об очередной либерализации мировой торговли.

В последние годы ХХ века это стихийное сопротивление неолиберальной системе начало приобретать специфические организационные формы. Подобные движения с легкой руки журналистов получили прозвище антиглобалистских, хотя сами их участники на первых порах от этого ярлыка всячески открещивались, предпочитая называть себя «глобальным движением за социальную справедливость». Новые массовые движения формировали широкие демократические коалиции, пытавшиеся выработать общую повестку дня. Затем появился Всемирный социальный форум, ставший своего рода глобальной объединительной и дискуссионной площадкой для этих движений. В 2002 году возник и Европейский социальный форум. Наконец, уже после того, как в 2008 году разразился мировой экономический кризис, на сцену вышли новые политические партии, такие как СИРИЗА в Греции и «Подемос» в Испании.