– Дорогой, скажи, чтобы мне принесли материал для лотоса, мне кажется, что сегодня у меня получится, – Александр Михайлович любил, когда сын помогает ему в мелочах.

– Хорошо. Тебе помощь нужна?

– Нет. Музыку только включи.

– Какую сегодня?

– Вагнера, и погромче!

Нушрок с любовью поставил на вертушку виниловую пластинку, опустил на неё головку с алмазной иглой и только после этого вышел через толстенную дверь в длинный и широкий коридор.

А по комнате разлилась музыка, сильными волнами накатывая на Александра Михайловича. Валькирии закружили в воздухе в своём первозданном виде: прекрасные ангелы смерти, получающие удовольствие от вида кровавых ран.

Через два поворота коридора сын подошёл к двери – очень похожей на тюремную – с мощным засовом, на котором висел замок. А ещё возле двери стоял охранник – красивая чёрная форма, портупея и пистолет – который и открыл каземат…

В комнате находилось несколько кроватей, шкафов, столов и стульев. А ещё – были люди.

– Этого, – сказал Нушрок и указал на загорелое тело.

Охранник подошёл к заключённому:

– Пожалуйста, следуйте за этим господином.

– Никуда не пойду, пока мне не объяснят, где я нахожусь и почему! – запротестовал человек.

Загорелый был мужчиной лет тридцати с небольшим, с густой чёрной шевелюрой и красивым телом – но без сильно выпирающей мускулатуры – гибким и ровным, как полотно.

– Лучше бы вам не капризничать… – протянул охранник.

Такая вежливость была несколько необычна для тюремщика, его грозный вид никак не соответствовал с манерой общения.

– Я и не капризничаю. Просто никуда не пой… – договорить он не успел – Нушрок взмахнул рукой, и маленькая тоненькая иголка шприца вошла в шею и оборвала монолог.

Человек обмяк, но не упал, охранник подхватил его и поставил в странное приспособление – тележку для передвижения тела в стоячем положении – да так, что тело соприкасалось с ней лишь в нескольких точках – ступни и шея.

– В мастерскую!

– Слушаюсь! – по-военному ответил охранник.

Выйдя из комнаты, он закрыл за собой дверь и покатил каталку по коридору.

Похоже, заключённый был в сознании, но голова его безвольно болталась, а в глазах не было никакой мысли.

В комнате-операционной молодого мужчину уложили на стол, уложили с жёсткой фиксацией, предварительно полностью раздев.

– Не могу решить две вещи: с чего лучше начинать – с груди или спины? – спросил тот, которого раньше был очень похож на Йагупопа, а сейчас очень смахивал на Доктора Зло[14].

Только не на смешной персонаж из Остина Пауэра, а на нашего питерского врача – убийцу Максима Петрова[15]. Сверху обычной хирургической одежды на нём был эластичный фартук белого цвета. Из-под маски бусинки его глаз сверлили тело, лежавшее на столе.

– Давай покрутим его, ты посмотришь… Глядишь, и вдохновение нахлынет. А второе? – сын в моменты папиного творчества старался не раздражать своего отца.

– Не пойму: сколько рядов лепестков у цветка делать. Вот бы с режиссёром посоветоваться! В нём-то творчества – хоть отбавляй! Хотя… Мы, конечно, оба художники.

– Да я – вроде тоже, можно и со мной. Одна голова – хорошо, а два сапога – пара, – пошутил сын.

Издали можно было подумать, что два человека рассуждают: как лучше тушу разделать для еды, чтобы красиво вышло. Крутят, вертят, в общем, творчески подходят к этому делу.

– Спина. И сделаю несколько этажей лепестков.

– Как это?

– Буду брать материал с других частей тела и приживлять. Анестезию дай мне.

– Зря переводишь лекарства, делай так.

– Нецелесообразно. Я же не маньяк какой-то. И то, что делаю свои произведения несколько необычным способом, не даёт мне права издеваться над материалом. Сначала нарисую первый венчик лепестков.