ешь. Гаор заметил, что расспрашивающие достаточно умело и привычно располагаются вокруг него так, чтобы случайно заглянувший не догадался, что беседа общая, а двое мальцов торчат перед самой дверью, будто по своим делам, но так, что вошедший непременно наткнётся на них. Однако порядочки тут… Но в каком полку служишь, по тому Уставу и живёшь. И потому отвечал на вопросы негромко, развешивая и раскладывая вещи в шкафу и тумбочке, будто сам с собой разговаривает. Открыто подошёл к нему только Старший по спальне. Но ему, как сразу догадался Гаор, и положено, и поручено.

– Иди за остальным, – не криком, но достаточно громко распорядился Старший. – Потом разложишь.

– Мелочёвка там же? – так же спросил Гаор, выпрямляясь и оборачиваясь к нему.

– В соседней справа. Не заблудишься?

Гаор улыбнулся.

– Нет, Старший. Бывало и хуже.

Ему ответили понимающими улыбками и кивками.

Гаор вышел в коридор и отправился за остальными вещами, внимательно разглядывая окружающее. Народу немного, не слышно памятного по сторрамовской казарме весёлого вечернего шума, все проходят быстро и явно по своим делам. В заставленной стеллажами комнате рядом с вещевой он получил мыло в мыльнице, мочалку, два полотенца – маленькое для рук и лица и большое для душа, резиновые шлёпки, чтобы было во что переобуться после работы, щётки для одежды и обуви, баночку гуталина, коробочку с маленькими складными ножницами, нитками и иголкой для мелкой починки, моток меток, чтобы нашить на бельё, рубашки и полотенца… Мажордома рядом не было, и ему негромко и только ихними словами рассказали о правилах и порядках. Что для чистки и глажки есть отдельная комната, что бельё надо менять каждый день, потому и три смены. Одна на тебе, одна в стирке, одна в тумбочке, а постельное меняют каждую декаду. Заходить в чужую спальню под любым предлогом запрещено, а если сговорился с кем, то просись у Мажордома на ночёвку в специальную отдельную спальню, четыре таких клетушки, и он, если разрешит, даст тебе ключ и скажет, на ночь или только до отбоя можно. А если в другое время или ещё где застукают, то порка обеспечена.

– Порядка он требует, – светловолосая женщина поставила перед Гаором коробку с гребнями, большими и маленькими. – Выбирай себе.

– Мне два, мать.

– Тихо ты, – она сердито через его плечо посмотрела на дверь в коридор, – услышит – по новой тебе влепит. Не любит он, когда по-поселковому.

– Мать – ургорское слово, – спокойно возразил ей Гаор, выбирая себе гребень для волос и поменьше для усов и бороды. – Я ж не по-нашенски говорю.

Она вздохнула.

– Ты его не зли. Он культуры требует. И этой… – она запнулась.

– Цивилизованности? – догадался Гаор.

– Во-во, говорил уже тебе?

– Нет, сам догадался, – усмехнулся Гаор. – Вот эти возьму, спасибо, мать.

– Ох, и упрямый ты, – покачала она головой, с тревогой глядя на него.

– А если по-другому, как же мне звать тебя?

– Вторая Кастелянша. А так-то… – она снова запнулась, прислушалась и громко сказала: – Ступай, тебе до отбоя ещё с одеждой управиться надо. И в душ не забудь сходить, не ложись грязным.

Гаор понял, что под дверью кто-то подслушивает, и потому попрощался молчаливым кивком и благодарной улыбкой.

Выйдя в коридор, он едва не споткнулся о черноволосую девчонку лет тринадцати, но сделал вид, что не заметил её, и молча прошёл в свою спальню. Просто любопытная, как все девчонки, или стукачка… ему это сейчас по хрену. Но скажи, какие порядки здесь. У Сторрама и впрямь санаторий был, а уж у Корранта, вообще, как скажи, одной семьей жили. Но как эта сволочь в одиночку так всех зашугала?