Девушка достигла дома Элфрика и зашла внутрь. Ее сестра Элис сидела за столом в передней вместе с приемной дочерью Гризельдой и ела хлеб с медом. Элис сильно изменилась за три года замужества. Сызмальства склонная к властности, как Петранилла, под влиянием мужа она сделалась подозрительной, злопамятной и скупой.

Впрочем, сегодня она была настроена довольно благодушно.

– Садись, сестра. Отведай свежего утреннего хлеба.

– Мне некогда. Я ищу Мерфина.

Элис неодобрительно качнула головой.

– В такую рань?

– Он нужен отцу.

Керис прошла к задней двери и выглянула во двор. Потоки дождя заливали груду строительного мусора. Один из работников Элфрика складывал в тачку мокрые камни. Мерфина не было видно. Керис вернулась в комнату.

– Наверное, он в соборе, – предположила Элис. – С дверью возится.

Действительно, Мерфин что-то такое говорил. Сгнила створка северных ворот, и юноше поручили изготовить новую.

Гризельда добавила:

– Вырезает дев. – Она ухмыльнулась и сунула в рот кусок хлеба, намазанный медом.

Это Керис тоже знала. Старую дверь украшала резьба, живописавшая притчу Иисуса о мудрых и неразумных девах, рассказанную на Елеонской горе[18]. Мерфин согласился вырезать фигурки заново. Однако в ухмылке Гризельды было что-то неприятное, словно она потешалась над Керис – мол, ты, оказывается, до сих пор девственница.

– Схожу в собор. – Девушка кивнула, прощаясь, и вышла.

Она поднялась по главной улице в направлении храма. Когда проходила сквозь ряды ярмарочных лотков, ей почудилось в этой картине некое ощущение упадка и запустения. Может, виной всему те слова Буонавентуры? Нет, они тут ни при чем. Просто в детстве, насколько ей помнилось, шерстяные ярмарки были куда многолюднее и пестрее. Тогда монастырские угодья были меньше и не могли вместить ярмарку, поэтому окрестные городские улицы загромождали самовольно расставленные лотки, зачастую просто-напросто маленькие столики со всякими безделушками, а вокруг сновали разносчики с подносами, жонглеры, предсказатели, музыканты и странствующие монахи, призывавшие грешников к покаянию. Сейчас же казалось, что на ярмарке вполне поместились бы лишние лотки. Буонавентура прав, ярмарка умирает. Один торговец пристально посмотрел на нее, и девушка сообразила, что, должно быть, думает вслух. Вредная привычка: еще решат, будто она разговаривает с духами. Керис пыталась отучить себя от этой повадки, но порою забывалась, особенно когда сильно о чем-то беспокоилась.

Она обошла собор и вступила под своды северного входа.

Мерфин трудился в обширном привратном пространстве, где часто назначали встречи. Дверь стояла в крепкой деревянной раме, которая не давала ей упасть и позволяла юноше работать в удобном положении. Позади, в дверном косяке, виднелась старая дверь, потрескавшаяся и ветхая. Мерфин стоял спиной к улице, так чтобы дневной свет освещал резьбу. Он не мог видеть Керис или различить ее шаги из-за шума дождя, поэтому девушка некоторое время беспрепятственно разглядывала своего друга.

Ростом невысок, чуть выше ее самой. Голова крупная, как положено умному человеку, тело гибкое, жилистое. Тонкие пальцы ловко скользили по резьбе, острый нож снимал завитки деревянной стружки. Кожа белая, густые рыжие волосы вечно встрепаны. «Не сказать, чтобы красавец», – скривилась Элис, когда Керис призналась, что влюбилась в Мерфина. Юноша и вправду не обладал смазливостью своего брата Ральфа, но Керис считала, что у него удивительное лицо: неправильное, необычное, мудрое и смешливое – прямо как он сам.

– Привет! – Мерфин подпрыгнул от неожиданности, и девушка рассмеялась: – С каких это пор ты такой пугливый?