Впрочем, лечение продолжилось и ночью, при свечах. Некоторые монахини выбились из сил и вынуждены были уйти; других настолько ошеломил размах трагедии, что у них все валилось из рук, они не понимали даже простейших распоряжений, и их отправили восвояси. Но Керис и несколько сестер работали до тех пор, пока не убедились, что ничего больше сделать не могут. Где-то около полуночи был завязан последний узелок на последней повязке, и Керис, шатаясь от усталости, побрела домой.

Отец и Петранилла сидели вместе в столовой и, держась за руки, оплакивали смерть своего брата Антония. Эдмунд то и дело утирал слезы, а Петранилла рыдала безутешно. Керис расцеловала обоих, но не нашлась что сказать. Понимая, что если сядет на стул, то тут же заснет, она поднялась по лестнице к себе и легла на кровать рядом с Гвендой, которая, как обычно, ночевала у подруги. Гвенда спала глубоким сном измученного человека и не пошевелилась.

Керис закрыла глаза. Тело устало, а сердце болело от горя.

Отец скорбел по одному человеку, а на нее давила тяжесть всех смертей. Она вспоминала друзей, соседей и знакомых, ныне погибших, лежащих на холодном каменном полу собора, воображала тоску и страдания их родителей, детей, братьев и сестер; ее будто накрыло черной пеленой отчаяния, и Керис заплакала в подушку. Не проронив ни словечка, Гвенда обняла ее и прижала к себе. Вскоре усталость взяла свое, и Керис уснула.

Она снова открыла глаза на рассвете, и оставив Гвенду досыпать, вернулась в собор, чтобы продолжать работу. Большинство пострадавших отправили по домам. Тех, кто нуждался в уходе – скажем, графа Роланда, так и не пришедшего в сознание, – перенесли в госпиталь. Мертвые тела уложили ровными рядами в алтарной части храма в ожидании погребения.

Время бежало быстро, почти не оставляя возможности перевести дух. Во второй половине дня в воскресенье мать Сесилия велела Керис сделать перерыв. Девушка осмотрелась и поняла, что почти вся работа и вправду выполнена. Именно тогда она задумалась о будущем.

До этого мгновения Керис почему-то казалось, что с привычной жизнью покончено, что отныне ей придется жить в новом мире, мире ужаса и трагедий. Теперь она поняла, что и это пройдет, как проходит все на свете. Погибших похоронят, раненые поправятся, и город худо-бедно вернется к прежней жизни. Керис сразу вспомнилось, что перед самым крушением моста в Кингсбридже случилась еще одна трагедия, тоже по-своему страшная и опустошающая душу.

Мерфина она отыскала на берегу: вместе с Элфриком и Томасом Лэнгли они занимались расчисткой реки, для чего привлекли никак не меньше пяти десятков добровольцев. В сложившихся обстоятельствах размолвка Мерфина с Элфриком была временно забыта. Почти все бревна уже вытащили из воды и сложили штабелями на суше, однако остов моста по-прежнему торчал из реки, а куча обломков колыхалась на поверхности, поднимаясь с приливом и опадая с отливом, точно некий огромный хищный зверь, убивший и пожравший свою добычу.

Добровольцы пытались расчистить это скопление обломков и разобрать остатки моста. Занятие было опасным, ведь остов мог просесть дальше и обвалиться в любой миг. Центральную часть, наполовину ушедшую под воду, обвязали веревкой, и люди на берегу принялись ее тянуть. В лодке посреди реки находились Мерфин и великан Марк-ткач. Когда добровольцы на берегу уселись отдохнуть, лодочник подвел лодку поближе к остову, и Марк по указке Мерфина стал рубить бревна огромным топором дровосека. Спустя какое-то время лодка отошла на безопасное расстояние. Элфрик махнул рукой, и люди на берегу вновь потянули за веревку.