Начиная со второго пролетца, на стенах стали появляться рисунки.

Леша и Люда отнюдь не были поклонниками современного искусства рисунков на стенах, когда в их типовых пятиэтажках, в которых они жили, появлялись стилизованно написанные названия групп, матерные слова и прочие художества, они по инерции вздыхали, качали головами и проговаривали что-то типа, ох, опять испачкали стену.

Но эти рисунки не вызывали отвращения и негодования. Напротив, они притягивали. Мягкая красивая линия. Что-то от Модильяни и тут же что-то детское. Чуть примитивное даже. Очень лаконично и искренне. Чувствовалось, что рисовал талантливый человек.

На всех рисунках была изображена одна и та же девушка. Вот уверенной рукой углем на желтоватой старой побелке выведен ее профиль со смеющимися губами и зачесанными волосами. Вот она же, стоящая возле открытого окна спиной. Лица не видно, но точно видно, что это она. И она же полностью раздетая, хохочущая, прикрывающая одной рукой лоно, а другой- одну из небольших грудей. На последний рисунок, в отличии от двух первых, что были в данный час в тени, падал свет из маленького окошечка, и казалось, что эта купальщица, облитая солнцем, застигнутая и зарисованная быстро в несколько штрихов, рада быть застигнутой и прикрывается скорее машинально, чем от стыда. Но при этом не было в рисунке ничего пошлого. Была радость и даже какое-то прямо детское целомудрие.

Леша и Люда некоторое время молча стояли, рассматривая эти «граффити».

– Красиво! – сказал Леша.

Люда молча кивнула, соглашаясь с мужем.

Внезапно на втором этаже, до которого они почти дошли, в конце коридора кто-то громко закричал.

– Ирааааа!!! Цинцинатти иго-гоооо Бержерак?!, – завопил, и по-лошадиному заржал какой-то ненормальный.

– Цинцинатти, Ариииии!!! Иго-гоооо Цинциннаааати!!!, -радостно вторил ему голос с нежным женским ржаньем.

Это переводилось с языка Иры и Ари как:

– Ира, бежим в магазин?

– Бежим, Ари! В магазин!

(Ответ на восторженный вопрос дан в восторженной форме).

Но Леша и Люда этого не понимали. Они стояли на последней ступени перед коридором, и испуганно смотрели друг на друга.

– Может быть, пойдем отсюда? -зашептала Люда.– Потом придем?

Но Леша, очевидно, подумав, что не прилично как-то ему, уральскому мужчине, бояться разной столичной актерской эксцентрики и безумия, двинулся дальше, приподняв чемодан, чтобы не скрипели колесики. Люда выглядывала из-за плеч.

Маленький коридорчик за круглым сводом-аркой был пуст. В последнем номере кто-то смеялся и опять громко говорил на какой-то тарабарщине.

И вот первая дверь направо – их третий номер! Аккуратно, как человек, скорее, не боявшийся, а стеснявшийся неизвестности, на всякий случай, чтобы не выдать себя шумом, Леша поставил чемодан, вытащил ключ и аккуратно вставил его в скважину. Замок харкнул, хрипнул, хрюкнул, но не поддавался.

Внезапно из противоположной от смеющей комнаты помещения без двери, очевидно, кухни, вышла зеленая кошка и, не останавливаясь, пошла к Леше и Люде, с интересом рассматривая их, медленно переступая зелеными лапками по истертым доскам, когда-то называвшимися паркетом.

Люда сжала Леше локоть. Леша отчего-то занервничал, приподнял дверь, нервно сделал два поворота ключа, толкнул старые доски плечом, впихнул в открытый проем жену, затащил за собой чемодан и захлопнул дверь прям перед любопытным носом подошедшей кошки.

– Ты хотел в Москве работать, вот работай тут. Приехали… – Люда в безопасности моментально стала раздражительной, и тяжело дышала.

Леша улыбался.

В коридоре послышался шум.

– Похоже, это к нам! – еще больше улыбнулся Леша.