Алина Петровна была чем-то занята, говоря по телефону, но, увидев Генриха, попросила его подождать. Через пять минут артист уже сидел напротив своего режиссера на том же стуле, что и в первый раз. Только чая не было. Да и пес с ним, с чаем!

– Здравствуй, Генрих! Рада, что зашел! Давно не виделись! – немного вальяжно произнесла Алина Петровна, хотя виделись они часа два тому назад, в столовой, и она даже сделала комплимент Генриху, что тот постройнел и стал лучше выглядеть, что в общем, и послужило Генриху первым шагом в этот кабинет.

– Приветствую вас, Алина Петровна!

Больше Генрих не знал что сказать… Он подумал, что Алина Петровна сама всё поймет.

Повисла пауза…

– Ты мне что-то хотел рассказать, Генрих?

– Ну вот, очищаюсь помаленьку, -Генрих стал мямлить. Ему показалось не скромно выпячивать себя напоказ.

– От чего очищаешься? – не поняла Алина Петровна.

– Ну… от всего… йогой занимаюсь, чакры чищу… Пить вот бросил…

– Молодец, молодец, Генрих! – Алина Петровна не поняла, в какую сторону тянет логическую линию этот странный высокий рыжеватый актер, но на всякий случай похвалила.– И что?

– Ну как что? – Генрих улыбнулся, и сказал на полтона ниже, как-будто кабинет прослушивали, – Я готов!

– К чему готов?!

– Ну как к чему?! Готов к труду и обороне! – он хихикнул, но, увидев, что худруку как-то не смешно, резко замолк. Что-то я, наверное, не то делаю! – подумалось Генриху. Краска залила ему лицо. Он чуть съёжился, как ноябрьский листик. Ему стало неудобно. Дыхание участилось.

– Генрих, вы пьяны?

– Да что вы, Алина Петровна, я же бросил!

Алина Петровна наклонилась чуть вперед и долго смотрела Генриху в глаза.

– Рассказывай! – жестко и сухо после паузы сказала она, откинувшись на спинку кресла.

Генрих не понял.

– Простите, Алина Петровна, что?

– Что что?

– Да я не понял, что рассказывать-то?

– Что хотел рассказать, то и рассказывай!

– А что я хотел рассказать?!

– Откуда я знаю, что ты хотел рассказать?! Что хотел, то и рассказывай!

– Но я ничего не хотел рассказать!!!

Алина Петровна сняла с носа очки в золотой оправе и, глядя внимательно на Генриха, стала медленно протирать их платочком. Внезапно взгляд ее потеплел, она закивала чуть головой, словно о чем-то догадалась, одела очки и улыбнулась.

Уууух… У Генриха отлегло от сердца… Он уже совсем не понимал, что происходит, о чем его спрашивают и куда ему деваться…

– Я понимаю, это нелегко. Нелегко говорить о коллегах, с которыми играешь на сцене, которых знаешь, которых любишь и уважаешь…

– Что говорить?

– Что они говорят.

– Но они много что говорят!

– Ну вот на днях что говорили?!

– Кто?!

– Ну кто-кто?! Сугробов, например!

Генрих даже не был расстерян. Ему казалось, что он где-то внутри ненаписанной пьесы Бэккета… Но надо, так надо.

– Ну, Сугробов говорил про мебель. Там стенка и диван вроде. На дачу покупал. Говорил, что рабочие, когда заносили в дверь диван, краску на проеме ободрали и столик задели. И кувшинчик со столика упал, но не разбился. И еще кота испугали. Он весь вечер после этого на чердаке сидел и линял. И мяукал громко…

– Да при чем тут кот! Что еще Сугробов говорил?

– Ну, еще ругался страшно!

– Ну вот! Вот! Наконец-то! И как он ругался? Что именно говорил?

– Говорил, вот подонки, пришли, холода напустили, кувшин уронили, проем испоганили, кота испугали! И еще матом много!

– Да при чем тут это! – Алина Петровна потеряла терпение.– Про меня, про меня что он говорил?!

Генрих молчал. Было абсолютно непонятно, естественно ли он себя ведет, действительно ли не понимает, что от него хотят, или все понимает и валяет дурака и издевается…