10. Изгнание из рая. Рельеф бронзовых дверей из Гильдесгейма. 1015 г.

В гильдесгеймских образах телесность, находясь во власти внутренней человеческой жизни, не утрачивает себя, не становится призрачной или условной (как, например, часто на катакомбных фресках, где она находилась во власти сверхчеловеческой духовности), а напротив, приобретает новые неклассические качества: уязвимость, незащищенность, жалкость. Но и другое: в теле Адама, некрасивом и почти смешном, проступает подлинный трагизм. Это сочетание жалкого и смешного с трагическим – порождение христианской культуры. И хотя Ева тоже некрасива, ее тело сексуально, и в нем пробуждается протест против суровой духовной воли. В сцене «Изгнание из рая» анатомически неточный, но полный чувственности, крутой, выпуклый и дерзкий изгиб бедра Евы выражает больше, чем ее лицо.

Именно Ева в союзе со змеем, а не Адам, выступает ответственной за первородный грех (Адам – лишь жертва). Эта обычная в христианских текстах отрицательная моральная трактовка Евы (распространяющаяся на весь женский род) впервые находит отчетливое зримое воплощение в рельефах Гильдесгеймских врат – через изображение Евы провокативно сексуальной.[50]

Иконография ветхозаветных сцен Гильдесгеймских врат частично отталкивалась от иллюстраций из Каролингской библии, созданной в IX в. в скриптории Тура – важнейшего центра изготовления рукописей в Каролингскую эпоху. Однако в сохранившихся миниатюрах со сценами творения и грехопадения, принадлежащих Каролингским библиям турского производства этого времени, нет ничего от эротизированного образа гильдесгеймской Евы. На Турских миниатюрах Адам и Ева очень похожи друг на друга: и телесно, и по своей моральной роли.[51]

Епископ Бернвард был ревностным борцом за нравственною чистоту духовенства, будучи особенно обеспокоен распространенным несоблюдением целибата. Кроме того, в течение нескольких лет его поглощала распря с Софией – знатной, гордой и энергичной, имеющей влиятельных покровителей аббатисой богатого и пользующегося независимостью монастыря в Гандерсгейме. Биографы Бернварда описывали ее (вероятно, пристрастно) как злорадную и распущенную женщину. Младше Бернварда лет на пятнадцать, София, похоже, стала для него олицетворением греховной женской природы, второй Евой. Победа Бернварда над Софией близка по времени к началу работы над Гильдесгеймскими вратами.[52]

Телесная выразительность (Ева двигается и жестикулирует активнее Адама) становится для средневекового сознания свидетельством греховности. Но это не означает, что средневековая культура не восприимчива к различным качествам тела и плотской жизни. Часто как раз наоборот: истовые обличения плоти выдают обостренную чувствительность к ней обличителей. Случай целомудренного епископа Бернварда, под патронажем которого был создан образ дерзкой и искушающей Евы, – тому пример.

Во всех отношениях бесспорный шедевр романской эпохи, рельефы Гильдесгеймских врат прекрасно выполняют задачу «библии для неграмотных», демонстрируя высокое мастерство захватывающего повествования.

Скульптуры Реймского собора. Возрождение или перерождение классической формы? Каменные скульптуры Реймского собора (регион Шампань), в котором короновались французские монархи, принадлежат готической эпохе. Среди самых знаменитых из них – две расположенные рядом пары статуй главного западного портала: ангел и Мария в сцене Благовещения (илл. 11) и Мария с Елизаветой в сцене их встречи (илл. 12). Группы были созданы между 1210–1245 гг.

Чудесно зачавшая Иисуса Дева Мария посещает праведную Елизавету, жену иудейского священника, которая в преклонных летах, но тоже должна родить – Иоанна Крестителя. На приветствие Марии Елизавета отвечает восклицанием, в котором повторяется фраза архангела Гавриила, принесшего Марии благую весть: «благословенна ты между женами!» (Лук. 1: 42). Так Елизавета становится первым человеком, признавшим в Марии матерь Бога. В сцене встречи Елизавета изображена, видимо, в момент произнесения этих слов.