– Как вижу, много интересного, Виктор?

Благоверный на Валенсию смотрит, улыбаясь:

– Предполагаю, только видимая часть айсберга.

– Давно растаявшего, – поясняет Валенсия.

Супруг руками разводит сокрушенно:

– В связи с всеобщим потеплением климата.

Добродушный он, со спокойной усмешкой, четки в руке умиротворяют. Другой рукой Валенсию обнимает, и она его тоже, крест-накрест они.

– Мы тут уже все перезнакомились, – сообщает, – и, можно сказать, даже притерлись, так что команда поддержки в сборе!

– Нам сегодня это очень нужно, очень! – кивает серьезно Валенсия.

Сменила, значит, гнев на милость, мы с Элизабет переглядываемся. У нее тоже теперь кавалер, он и вовсе на руках ее держит, как принцессу, и молодой совсем. Еще и певец вдруг оказалось.

– Слава юбилярам! Легендарному трио браво! – выводит на весь ресторан бархатным баритоном. Люди за столиками аплодируют.

– Роман – лауреат конкурса, поет в опере Риголетто! – гордясь, сообщает Элизабет сдавленно: парень ее в страсти совсем придушил.

Благоверный доволен:

– Риголетто с нами!

– Не подкачаем! – подтверждает кавалер.

– Не подведем! – в восторге Элизабет.

– Если юное дарование не придушит, – заключает Валенсия.

И мне ласки перепадает, тоже возле меня женщина, а как же. Ростом маленькая, коротышка, приходится на цыпочки ей встать. Волосы мои с плеч собрав, в пучок закалывает и шепчет:

– Курочка. Ходишь курочкой.

– Что такое?

– Глаз, глаз, папа. Боком ты. Следи за собой.

– Ага. Принято.

И вот как-то само собой получается, что за столом мы уже среди приехавших, и вписались на удивление, как все стали, никакие не танцоры – люди просто, и люди обычные, добропорядочные, более всего трапезой озабоченные.

И перед нами официант навытяжку, пожалуйста. И кавалер Элизабет не сомневается:

– Суп для мадам!

– Я мадам, но суп какой? – интересуется Элизабет.

– Все знает человек. Предупрежден.

– В курсе, – кивает официант.

– Хотелось бы и мне, – капризничает Элизабет.

Кавалер обижается:

– Недоверие? Гороховый. Но без животных жиров, конечно. Просим прощения?

– Да, Ромка. Спасибо.

Благоверный Валенсии возмущается даже:

– Это какой же гороховый без свиной рульки, я извиняюсь?

– А вот такой. Протестный, считайте, – провозглашает кавалер.

– Ха-ха, против режима?

– Не ссать! Горох против свинины, ха-ха!

Благоверный тоже провозглашает:

– А для другой мадам как раз свинину! Насчет свинки как, золотце?

– Как вы страшно сказали! – вскрикивает Элизабет.

– А по-моему, ласково, нет разве? Свинка, – удивляется благоверный.

Элизабет головой качает:

– Тем отвратительней, ведь еще вчера бегала и у нее колотилось сердце!

– Кстати, тоже деликатес, хотя совсем не уверен, что вчера, – улыбается благоверный.

И Элизабет ему улыбается, друг другу они язвительно:

– Постами себя дрочите, а после свиней жрете, как свиньи!

Благоверный спокоен, строгий стал даже:

– Мы как звезда возгорелась. С сегодняшней ночи терпели долго-долго. Ты не трогай нас, родная.

– Свинку! – диктует официанту Валенсия.

И последние уже раскаты грома:

– Свинкой на сцене и будешь, – пророчит Элизабет.

Кавалер ее обнимает, шепчет:

– Моя звезда не на небе, моя вот она! Ты знаешь!

– Ромка, знаю.

– К твоей рифма напрашивается, – бормочет еще Валенсия, ее слово последним должно быть. И тишина, всё.

Мирно, усыпляя, звякает посуда, и внук у меня на коленке, супом его кормлю, на ложку дую, чтобы нечаянно не обжечь. Капризничает:

– Горячо!

– Подул.

– Мало.

– Ложку за меня, ну-ка!

– Обойдешься.

Удивляюсь:

– Платон, ёлки, век не виделись. Мог бы полюбезней. Ну, за маму тогда!

За маму все-таки проглотил, сжалился, тем более тут же сидит.