Что же ты опаздываешь?

К моему ужасу, резкая боль в желудке настигла и меня. Миля металась между спальней и ванной. Я хотел прильнуть к ней со всей любовью, но там, на кафельном полу, нас скрутило обоих.

Когда под покровом ночи прорычал мотор, я делал свои грязные дела, сгорая от стыда. Я не смог остановиться даже тогда, когда резко распахнулась дверь и вошли они. В ярких шлемах и обтягивающих костюмах, похожие на супер-рейнджеров – Гоша и Лёля.

Пока Гоша затирал следы моих «преступлений», Лёля напоила Милю таблетками и села на краешек кровати. «У сороки боли, у вороны боли, а у милой моей Мили всё-всё-всё заживи…» – пропела она.

Подняв голову, Миля расплылась в улыбке: «А ты помнишь, как в детстве делала мне причёски?»

Прикосновения к волосам были её слабостью… до мурашек.

«Ладно-ладно», – сдалась сестрёнка и, взяв тонкую прядь, принялась плести нехитрые косички.

«А с тобой-то что, Облачко?» – вздохнул Гоша.

Я ответил слабеньким голоском.

«Хочешь – не хочешь, надо глотать», – взял меня за челюсть.

Я помотал головой, но было поздно: горькая пилюля, точно Троянский конь, уже проникла внутрь.

Вскоре стало совсем тихо: ребята уехали. Миля отвернулась и уткнулась в подушку. Я так и не сомкнул глаз, слушая её дыхание и высматривая рассвет. Ведь утром уже не так страшно.

***

Позже я понял, какой подвиг совершила сестрёнка. Лёля-то наша боится мотоциклов! Всё началось с падения – пролёта на трассе. С тех пор при одном только приближении к железному коню её трясло, как осинку. На лбу проступал холодный пот, дыхание становилось чаще.

«Нет, нет», – шептала она.

Призрак страшного дня стоял перед глазами.

«Всё хорошо», – целовал её Гоша тогда – и потом.

Отделавшись лёгкими ссадинами, Лёля ещё долго просыпалась по ночам, мучаясь кошмарами. Обошла с десяток врачей, прежде чем, наконец, почувствовала себя лучше. Все последующие поездки Гоша совершал один.

И вот она снова здесь, с громоздким ярким шлемом. Сдувает пряди волос, прилипшие ко лбу. Маленький мокрый мышонок.

Лёля смогла.

Сидя в больничном коридоре, она держала Милю за руку.

«Я с тобой, – говорила она, – я с тобой».

Старшая и младшая словно поменялись ролями: здесь, в чужой стране, уже Лёля играла роль мамы, взяв сестру «под крыло».

Врачи ничего не нашли – ни у меня, ни у Мили.

«Приветственный гастрит», – пошутила медсестра.

Но, как говорится, в каждой шутке есть доля шутки. С наплывом русских средства от изжоги буквально смели с прилавков. Достать их можно было разве что у других русских, под полой. Влюблённые так не встречают самолёты, как незнакомцы в погоне за заветными таблетками.

Миле поставили общеукрепляющую капельницу. Лёля каждый день варила ей бульоны и супы. В больших эмалированных кастрюлях, она всегда готовила аккурат на десятерых. Делать это в нашей квартире было невозможно. Пропадая целыми днями у сестрёнки, Миля всё чаще оставляла меня одного – с дурацкими розетками, чайником-самодуром и позорными воспоминаниями… Мне перестали давать вкусняшки, и я, грустный, забился под кровать, чтобы на клочке обоев оставить своё послание монстрам, так беспощадно изменившим нашу жизнь.

***

В заботе и любви, Миля быстро пошла на поправку. Оставаться в этой квартире было невозможно, и мы приняли, в нашем случае, лёгкое решение.

«Спасибо этому дому, мы идём к другому», – пропела Миля.

Раззадоренная, она раскладывала диванные подушки. Чемодан и другие сумки выстроились в прихожей: по росту, как на уроке физкультуры. Рядом на корточках сидел скучающий Гоша, к нему прижалась не менее скучающая Лёля. Оба залипали в смартфон.

«Это ещё что такое?» – воскликнула Миля.