Усевшись рядом на полу, Миля принялась рассказывать мне сказку: о животных, которые живут в старом замке, где стены – вот такой! – величины и – вот такой! – толщины, где барашки обедают бок о бок с благородными пони и розы украшают путь.

«Там живут твои братья и сёстры: двоюродные, троюродные, а может, и вовсе десятиюродные, – с восторгом делилась она, – белые тигры и львы-альбиносы, резвые жирафы и кошки в крапинку. Ну, с жирафами я погорячилась: не родственники они нам, не родственники».

Я надул щёки. А чего тогда меня не взяла? На семейные-то посиделки…

«Так до них рукой подать, – оправдывалась Миля, – загребли бы тебя лапой. Ах, бедный Облачко!»

Стиснула меня в объятиях, заглянула в круглые глаза, которые от удивления сделались ещё более круглыми. Зловеще прошептала: «А ещё там живёт старейший в мире крокодил, видевший самого Гитлера!»

Я поёжился. Не знаю такого зверя, но, судя по всему, встретить его было настоящим проклятием.

«У него – вот такие! – клыки», – не унималась Миля, хлопая руками, как пастью. Не выдержав напора, я ускользнул под диван. Потеряв слушателя, Миля ушла, грустно скрипнув дверью. Но не прошло и получаса, как она уже весело носилась по квартире: «Пирожок! Где мой сладкий Пирожок?»

Слышать это было не просто обидно – больно. К горлу подступил комок, в груди кольнуло. Облачко, не дури.

Так я и сидел – тихо, словно мышка из дырочки в полу. Мышка, что вдруг оказалась на чужом чаепитии. Мышка, которую никто не пригласил и не ждал. Мышка, которой не накроют лишние приборы.

С грустью я смотрел на целый ворох проводков. Гоша приготовил их мне – поточить зубки. Эх, надо было слушать Милю до конца. Представил, как она чешет его плюшевое брюшко, а он тарахтит, как трактор – от удовольствия. Гоша делает ему массаж, Лёля расчёсывает подбородок, и глаза его становятся узкими-узкими, как щёлочки.

Из расстроенных чувств меня вывело поддверное шебуршание. Недолго думая, высунул любопытный нос и… уткнулся в полосатые лапы. Неужто соскучился?

Признаюсь, Пирожок меня удивил. Он пролежал так весь вечер – и все следующие дни, изредка отлучаясь в лоток и на обед. При этом всё нюхал и нюхал. Его явно манил мой запах – новый и загадочный. А что, если я первый кот в его жизни?

«Ты ж мой половичок», – умилялась Лёля своему ненаглядному.

Позже забеспокоилась: что он так лежит? Всеми правдами и неправдами, выманивала к себе. Поила валерьянкой, повторяя, что нервы у Пирожка совсем никудышные и болеть ему никак нельзя.

Пирожок же был вполне счастлив. Самозабвенно ел, разбрасывая шарики, как мячики пинбола. Усердно рыхлил комнатные растения и жевал листья – так, чтобы я обязательно слышал.

По ночам я не находил себе места: хотел лечь рядом с Милей, но дурной матрас резко проваливался, пугая меня до смерти. Так я и блуждал по комнате с выпученными глазами – в поисках укромного уголка.

В одно из таких блужданий я заметил, как Миля плачет в подушку, светя экраном телефона. Осторожно выглянул из-за чемодана, который так и лежал неразобранным посреди комнаты. Заслышав моё шевеление, Миля умолкла. Приснился плохой сон?..

Заточение моё продолжалось около недели, и вот вновь зашуршали сумки.

«Куда на этот раз?» – с тоской подумал я и решил быть тише воды, ниже травы.

В последнюю ночь перед нашим отъездом Пирожок пришёл и долго звал меня, скребя лапой под дверью: «Кот, кот, приём!»

В лунном свете лапа выглядела таинственно, и это был первый раз, когда серый не выпустил когти.

«Я болею, дружок. Вот и не хотел тебя заразить. Ты это, прости меня и не сердись», – промурчал он.