Пролезла сквозь грудную клетку и стала пожирать внутренности.

И даже сладострастно чавкала.

Наклетос дико заорал.

Решил, что если с разбега удариться о ствол пальмы, то убьет мерзость.

Так и сделал, быстро побежав к деревьям.

От сильного удара ему стало еще хуже, и он закричал громче.

Тогда он стал кататься по булыжникам, которыми вымощена улица, ударяясь о колоннады и подбираясь ближе к торговым рядам, уже вопя безостановочно.

К нему сбегался народ.

Один из окруживших беснующегося Наклетоса узнал его. Крепко обхватив, попытался привести в чувство.

Тщетно.

Нашли товарища Наклетоса, который шел от дворца, где располагалась префектура.

– Наклетос! Наклетос! – прокричал человек, знакомый ему, прямо в лицо. – Что с тобой? Очнись!

И тряс его, и дергал за кудри, качая голову из стороны в сторону.

Глаза дискобола на минуту стали осмысленными.

Пена перестала течь изо рта.

– А? Где я?

– Тебя кто-то преследовал? Кто, скажи!

В глазах, только что выражавших растерянность, появилась решимость узнать, что же произошло.

– Нет… Как болит ухо… Алоли…

– Тебя кто-то ударил? Скажи, кто?

Народ всё прибывал, спрашивая друг у друга, что произошло.

– Повалил мою лавку! – громко сказал один.

– Бросался моими рыбами! – крикнул другой.

– И камнями!

Сознание Наклетоса исчезло так же внезапно, как и появилось.

Он снова дико закричал.

Потом завыл.

Его связали, уложили на носилки и понесли.

Толпа, потрясенная помешательством знаменитого дискобола, сына известного всему городу агоранома, шла следом.

Было немало любопытствующих – пытались понять причину помешательства.

– Он назвал имя Алоли.

– Танцовщицы?

– Из дома блуда!

– Тише! Я точно знаю, что она бежала оттуда.

– Да перестаньте, женщины!

– Перестать? Избил его кто-то из любовников Алоли!

– Хватит врать! Сам видел, как он в пальму врезался!

– Ну да!

– Господь наказал!

– Господь никого не наказывает. Это мы сами себя наказываем.

– А, Философ! Ты-то как здесь?

– Шел мимо.

– А чего с нами?

– А ты чего?

– А ничего. Это же Агора.

Между тем пришли в дом Леонидаса.

Наклетос то переставал выть, как бы набираясь сил, то вновь начинал истошно орать.

Уцепившись за имя Алоли, вскоре выяснили, что у дома блудниц, в переулке, нашли монаха.

Люди пытались связать одно событие с другим.

Глаза Наклетоса прояснились, и он перестал выть.

Приподнявшись на ложе, он вдруг сказал:

– Это я… Хотел его проучить! А убил…

Наступила тишина. Она казалась странной после изнуряющих воплей Наклетоса.

– Нет, монах Виталий не убит, – сказала Климена, сестра Наклетоса. – Мне его почитательница рассказала. Его принесли в дом, правда, сильно избитого.

Опять наступила тишина.

И послышался внятный голос Наклетоса:

– Он сказал, что я буду кричать так, что услышит вся Александрия.

И после этих слов снова впал в беспамятство.

Монах очнулся от того, что кто-то мокрой тряпицей протирал его лицо. Приоткрыл глаз и увидел чье-то женское лицо. Сразу узнал его.

Стал припоминать, что с ним и где он.

– Ты у себя дома, брат Виталий. – Да, это она, потому что голос слишком знакомый. Он попробовал приподняться, но она положила руку на его грудь: – Лежи.

Боковым зрением он рассмотрел тень женщины, падающую от светильника на стену его глинобитного дома. Разглядел и блюдо с фруктами, стоящее на низком столе, им самим сделанном.

– Вот манговый сок, попей.

Пожалуй, она права.

Она помогла ему приподняться, придерживая твердой ладонью его голову.

Он выпил сок, и дышать стало легче.

Ровный свет выхватывал из полумрака лицо женщины, которую он узнал.

Он принадлежит Климене, гречанке, белокурой красавице с голубыми глазами. Время и страдания утонули в этих глазах, но сейчас легко понять, что они выражают.