Голоса сразу становятся гораздо яснее.

Вот в чем тут дело!

Никакие это не духи, не привидения, а так здесь устроена вентиляция.

Прислонившись к стене, он вслушивается в негромкие звуки. Кто-то, не торопясь, четко отделяя друг от друга слова, говорит:

– Давайте по пунктам, сестра. Ваша задача, помимо… педагогических устремлений… заключается в том, чтобы выделять в среде воспитанников детей с особыми дарованиями и сообщать о них нам.

Голос ровный, без интонаций, исходящий как бы даже не от человека, а от какого-то суховатого иномирного существа. Иван почему-то сразу же представляет себе говорящего: в черном облачении, с надвинутым на глаза капюшоном, из широких обшлагов высовываются кончики зачерненных ногтей, тусклым золотом поблескивает крест на груди.

Это не галлюцинация, это скорей ощущение, каким-то образом воплощающееся в живую картинку.

Теперь говорит Василена:

– Я обязана сообщать о таких воспитанниках только светским властям. Департамент социального обеспечения регулярно получает мои отчеты.

Голос у нее тоже без интонаций. Иван ясно видит, как она сидит за своим столом – выпрямившись, с деревянной ровной спиной, положив руки на полированную поверхность. Василена затоплена страхом – он клубится в груди, не дает ей дышать, разве что еле-еле, самыми верхушками легких.

Возникает длинная пауза. Инспектор молчит (Иван уже понимает, что это тот самый инспектор, о котором упоминал Цугундер), а когда тишина становится невыносимой, произносит тем же равномерным механическим голосом:

– Напомню, сестра, что светским властям вы ничем не обязаны. Вы ведь приняли три года назад обет отречения от всего земного? – Пару секунд он ждет. Василена сглатывает, в горле твердый комок. – Я вам задал вопрос, сестра.

– Да, приняла.

Слова ее еле слышны.

– Тогда я хочу вам напомнить, сестра, что вы служите не светским властям, а Богу. Не Департаменту социального обеспечения, а Тому, Кто держит в Своей Руке весь мир. Хочу напомнить вам это, сестра. И советую также помнить об этом всегда. Иначе светские власти может заинтересовать тот факт, что ваши воспитанники иногда, пока выразимся осторожно, исчезают неизвестно куда. В документах вы их указываете как заболевших и умерших. Но они ведь не умирают, сестра? Ведь так?

Василена вновь сглатывает. По горлу ее вверх-вниз движется хрящеватый кадык.

– Кому вы их продаете? Китайцам или здешнему отделению Союза промышленников?.. Ну говорите, говорите, сестра, я – жду…

Опять еле слышно:

– И тем и другим…

– Светские власти могут также заинтересоваться судьбой некой Божественной Дэви, вы помните, вероятно, сестра, был шум в прессе по поводу секты «Спасенных» несколько лет назад? Лесбиянки, эротическое трансцендирование, шестнадцать самоубийств. Воспламенения во время соития. Четверо членов секты сошли с ума. Разыскать саму Дэви не удалось. Ей тогда кто-то помог. Напомнить, кто ей помог, сестра? Кстати, Следственный комитет это дело еще не закрыл.

– Я все поняла, брат Авенир, – говорит Василена.

И по голосу ее становится ясно, что она действительно все поняла.

– Вот и прекрасно. Тогда у меня те же два пункта. Когда вы обнаружили, что у девочки есть магические способности?

Врать нельзя, серафимииты не то чтобы могут мысли читать, но ложь чувствуют хорошо. Иван это воспринимает через эмоции Василены.

– Месяца три назад. Там не было никаких чудес, было чистое знахарство… Ерунда…

– И потому решили продать ее крестьянской общине?

– У меня выхода не было… Явилась сюда толпа, возбужденная, и потребовала… Могли бы ведь разгромить весь Приют. Слышали, наверное, как в Верхнеземском районе такой же Приют сгорел? К тому же у меня есть право отдавать воспитанников на патронат…