– В лотерею, значит, выиграл, – вроде бы удивился Богданов, но голос был мрачный. Словно ему не понравился этот вполне счастливый, во всяком случае для нашей семьи, во всяком случае для отдельных ее членов, факт. – Да твой папа просто везунчик.

Почему Игорь говорит с иронией?!

– Д-да, – голос задрожал, – представляешь, какая удача.

– Представляю. И сколько из этого выигрыша досталось тебе?

Не в бровь, а в глаз. Обмануть Игоря сказками о счастливой семье не получилось. Он умный мужчина, удачливый бизнесмен, видит самую суть вопроса.

– Да мне ничего не надо.

Подумаешь, я свою дешманскую куртку уже третий год ношу, и сапоги вот-вот развалятся. У меня есть главное: любовь настоящего принца и тридцати учеников гимназии номер семь. Я никогда не была такой счастливой.

– Ясно, – ответил Игорь.

Мне тоже стало ясно, что Богданов никогда не изменит мнение о моей семье.

– Да что ты распереживался, Игорь? – примирительно начала я. – Что со мной может случиться? Тем более выходить из дома я никуда не собираюсь.

– Ладно, Дашунь, ложись спать, – сейчас принц говорил очень ласково, – утро вечера мудренее. Я буду думать о своей Золушке и поэтому непременно тебе приснюсь.

– Обещаешь? – полушутя-полусерьезно спрашивала я.

– Обещаю. – Теперь в голосе Богданова появилось так нравившееся мне рокотание влюбленного кота. Вношу поправочку: льва. На меньшее бы принц не согласился. – Обещаю, приснюсь и буду целовать свою девочку, долго-долго, горячо-горячо, сладко-сладко.

Жаба внутри Соньки просто раздувалась от гордости и важности, она такую шутку придумала. Зануда Дашка обхохочется, точнее, обрыдается. Так ей и надо, красавице чертовой. Губы у нее, видите ли, как аленький цветочек и вся она такая стройненькая и ладненькая. Ничего, Дашенька, скоро ты на себе почувствуешь правоту пословицы «Не родись красивой». Зануда чертова.

– Меня не интересует такой досуг, – злобно шипела в темноту Сонька, повторяя, вспоминая и еще больше злясь на слова сводной сестры.

Опять умняшку из себя корчит. Каждой фразой из своего аленького цветочка подчеркивает превосходство. Сука редкостная.

А потом расщедрилась: «Если хочешь, можно пойти в театр… Билеты не так уж и дорого стоят. Я подберу интересную пьесу и поговорю с Верой Ильиничной, чтобы она разрешила тебе переночевать». Пусть сама идет в свой скучный театр, смотрит на пафосные кривляния взрослых дяденек и тетенек.

– Я для тебя, сестренка, придумала другой театр, очень трогательный, даже драматичный. Прости, систер, – издевательски хохотнула Соня, – но тебе придется поплакать.

Потом полноватая девушка стала кому-то звонить.

– Алло, ты же меня не подведешь.

– Нет, конечно, скоро буду. Разве я могу пропустить такую шутку.

Жаба внутри полноватой блондинки снова радостно подпрыгнула, она так долго мечтала сделать Дашке по-настоящему взрослую гадость. Сколько дней лежала по ночам, сочиняя, как можно отомстить сестрице за ее неземную красоту. Больше всего ей нравилась мысль о кислоте, стереть словно ластиком прелесть девичьего лица. Одно останавливало: в тюрьме гнить не хотелось. Но вот теперь представилась возможность пусть не физически, а морально уничтожить сводную сестрицу. Дашенька будет так сильно рыдать бедненькая, все глаза выплачет.

– Даша Мельникова, видишь, я тебе приснился.

Игорь Богданов в великолепном темном костюме с галстуком сидел на уголке разложенного дивана, где на ночь расположилась я. Какой выпендрежник, даже в сон притащился при всем своем великолепии, разоделся, словно на бал собрался. А я в смешной, еще своей детской, изрядно поношенной пижаме с мишкой на пузе.