– Ясно, – сказал Калев. – Кто еще?

– Еще я вспомнил четырех человек, которым говорил о картине, двоим даже ее показывал, эти из коллег. Но понимаешь, Калев, загвоздка в том, что это было года два назад, не менее полутора уж точно, вскоре после того, как картина стала принадлежать мне или даже до… ну показывал я, разумеется, после, не при маме. Я им позвонил, никто не помнит, чтобы говорил хоть кому-то что-либо на эту тему в течение последних месяцев, сразу после того, как от меня услышал, еще может быть, но ближе к текущему, так сказать моменту, категорически нет… Единственное, среди них один мой бывший приятель, искусствовед, он теперь совсем спился, я его полгода не видел и дозвониться тоже не сумел. Вернее, не застал его, раза три звонил, говорил с женой, но до самого не добрался. Вот он мог бы спьяну в какой-нибудь сомнительной компании ляпнуть. Давно имеет привычку пить со случайными людьми.

– Все? – спросил Калев.

Теллер помолчал.

– Не совсем, – сказал он осторожно. – Не хочу грех на душу брать, но пришла мне в голову еще одна мысль. – Он сделал паузу, словно колеблясь, но потом решился. – Соседи. Точнее, один из соседей.

– Он знал о картине? Или, вернее, о том, что она ценная?

– Повидимому. Понимаешь, мои родители были в дружеских отношениях с семьей, которая жила напротив, на нашей же лестничной площадке. Отец с этим соседом ездил на рыбалку и вообще, мать с его женой тоже интенсивно общалась. Они были люди интеллигентные и представление о живописи имели. Когда отец с матерью куда-то уезжали, всегда просили их приглядеть за квартирой. Теперь старшего поколения уже нет, здесь живет сын, мой примерно ровесник, в детстве мы с ним во дворе в разные игры играли и по сей день приятельские отношения поддерживаем, иногда, особенно, когда с женой поцапается, он заходит ко мне поговорить.

– О живописи? – осведомился Калев?

– Да нет, о вещах попроще. О жизни, скажем так. В живописи он разбирается слабо, но человек с высшим образованием, общаться с ним приятно.

– За бокалом вина.

– Скорее, кружкой пива, – усмехнулся Матс. – Но о картине он тоже знал, как-то я пожаловался, что квартира запущена, а ремонт делать не на что, так он посоветовал мне продать что-либо из отцовского наследства. Не обязательно, сказал, Коровина, можно и что-то подешевле. И сейчас, когда узнал об ограблении, сразу про Коровина спросил.

– То есть ты на него думаешь? – уточнил Калев.

– Упаси боже! Нет. Но у него самого сын, с родителями живет, две дочери еще, те замужем, одна даже в Хельсинки перебралась, а вот сын тут. Разгильдяй, забулдыга, за тридцать перевалило, а ни профессии толком, ни работы, научился где-то стены красить да обои клеить и этим пробавляется. Дает объявления в газетенках, где их бесплатно печатают…

– Уже не бесплатно, – заметил Калев.

– Да? В любом случае. Дает объявления, потом ходит желающим ремонт делать. Получит деньги, прогуляет и нового заказчика ищет. Неторопливо так. А пока найдет, кормится на родительский счет. Сколько отец не пытался, а подействовать на парня не может… Собственно, все они теперь такие, на родителей наплевать, мало ли что старики болтают… У меня с Камиллой те же проблемы, хотя ситуация противоположная, та ведь умница и не ленится, учится и учится, но попробуй ей слово поперек скажи!

Он удрученно вздохнул, и Калев спросил:

– А насчет нее ты полностью уверен?

– Я же тебе говорил: написал, поинтересовался.

– И получил отписку. Позвони, поговори, может, вспомнит что-нибудь.

– Не буду я ей звонить, – буркнул Теллер.

– Что так?

Теллер поколебался, потом снова вздохнул.