Тётя Вита тащила его на себе, грузила полуживого в машину. Мчалась в ближайший посёлок, искала врачей. Говорили – не спасти. Она не слушала. Опять грузила, мчалась, искала, добивалась. Нашла в райцентре того, кто согласился помочь и рискнул сделать операцию. Спасли. Но сказали, что ненадолго.

Не верила. Боролась. Везла домой. Всех поднимала. Опять искала, боролась, выхаживала.

Потом сказали, что будет прикован к постели. И всё повторилось опять: не верила, куда-то везла, боролась… ла… ла… ла…

Потом случилось чудо. Дядя Вит, вопреки науке, прогнозам врачей и общему ожиданию, выкарабкался. Выжил. Выздоровел. Благодаря, конечно, неистовой вере и усилиям тёти Виты.

А через короткое время он ушёл. К другой женщине. Которая была совсем не так эффектна, сильно молода, без особого ума, стати, ничем не примечательна и вообще. Такой банальный мезальянс.

Но дядя Вит побывал на той стороне. Что-то своё понял. Пересмотрел свою жизнь. Он не хотел то, что ему осталось, прожить в долге. Хотел в любви.

И не слышно было осуждений.

Тётя Вита тяжко пережила предательство. Отказалась от общества. Замкнулась. Мало с кем встречалась.

Не простила. И не устроила свою жизнь.

Когда дядя Вит через несколько лет умер – хоронила его жена, тётя Вита. Она всё организовала. Была спокойна, собранна. Как в былые времена, эффектна и безупречно величественна в своём горе.

Пришли их общие дети, родственники, старые знакомые, друзья и коллеги. Молодой женщины, с которой он провёл последние годы, у гроба не видели. Говорили – не пустила тётя Вита. Но кто ж знает, что там на самом деле?

Прошли годы. Страсти улеглись и забылись. Старая шумная компания перестала существовать. Мало кто остался. Я не знаю, как живёт тётя Вита – надеюсь, что хорошо и спокойно.

Но когда я слышу выражение «идеальная пара» – я всегда вспоминаю их.

Несмотря ни на что.

Как образ. Совершенный пазл…

Она лежала в темноте с открытыми глазами. В кромешной тишине, в которой даже не тикали часы, было слышно, как маленькая ножка старательно протискивается между прутьями старой кроватки.

– Я тебя люблю на шесть, – вдруг выдала она, отчётливо выговаривая каждое слово.

Сквозь тяжёлую мутную дрёму сначала пробилось, прострелило удивление – я была уверена, что она давно спит. Потом появилась дурацкая мысль, что шесть – это гораздо лучше трёх и где-то почти десять. Нет, не зря, не зря все мои старания быть образцовой мамой – уже виден результат! Я повернулась в её сторону и так, больше для порядка и поддержания разговора, спросила:

– А что это значит?

– Это означает, что ты на третьем месте, – продолжая так же чётко выговаривать все сложные для неё буковки в словах, произнёс мой ребёнок.

Здесь меня накрыло волной, аж подбросило на кровати – ничё себе! Разумные доводы не просто потерялись, они утонули в непереносимой материнской обиде на эту жестокую реальность бесчувствия. Понимаю, что нельзя раздражаться, показывать обиду – не педагогично это. Взяла себя в руки, как тогда показалось, и…

– А кто, интересно, на первом? – почему-то второе место меня не заботило и не волновало.

– Нуууу кто, – потянула она лениво, – папочка, конечно же.

Фух, мне чуть полегчало, хорошо, что не тётя Лида какая-то. «Всё-таки девочки тянутся к папам», – вспомнила я старую нафталиновую банальность.

И опять, что меня только дёрнуло на эти уточняющие вопросы – успокоилась бы уже, но нет:

– А на сколько же ты папочку любишь? – спросила я и услышала в собственном голосе непреодолимо язвительные нотки отвергнутой поклонницы.

– Папочку я люблю на миллион миллиардов! – победно припечатала моя маленькая фея.