Дома пахло борщом.
Зоя появилась в прихожей в переднике, с заранее приготовленным выражением сострадания на лице. Увидев Косоротова с Олей, она округлила глаза и открыла рот.
– Это Оля, – резко сказал Владлен Петрович жене. – Она будет жить с нами.
Зоя всплеснула руками, присела, и по-хозяйски стала разматывать на девочке шарф.
– Господи, доходяга какая! – прошептала она, когда Оля осталась без шубы, шарфа и шапки.
– Сами вы доходяга! – фыркнула девочка. – У меня вес совсем чуть-чуть ниже нормы. Немного налечь на сладкое и всё будет в порядке!
– Борщ любишь? – заглянула ей Зоя в глаза.
– Терпеть не могу! Я зефир в шоколаде хочу.
– Только после борща! – строго сказала Зоя и, взяв за руку, повела Олю на кухню.
– А то что? Зубы выпадут?
– И зубы тоже…
Косоротов разделся, сел на диван и включил телевизор.
Голова не болела. Впервые за долгое время. Когда она перестала болеть, он не заметил.
«Теперь не умру, – подумал он. – Ни за что не умру. Теперь я сильнейший!»
– Зой! – крикнул он в сторону кухни. – Зой, пива дай, устал очень!
– Да где я тебе пиво-то на ночь глядя возьму?! – сварливо закричала из кухни Зоя и весело добавила: – Вот охламоны, одному пиво подавай, другой – зефир в шоколаде! Ох, сядете вы на мою шею, ох, сядете!!
– А ещё он кошку обещал завести! – тоном ябедницы сообщила Оля.
– Кошку? – ахнула Зоя, но тут же облегчённо вздохнула: – Слава богу, что не собаку!
Уши
Валентина была красавицей.
Высокая, стройная, но не худая, с тонкими, благородными чертами лица, с рыжими кудрявыми волосами, нежнейшей розовой кожей, огромными зелёными глазами и длинными ресницами. Ресницы порхали как бабочки – вверх—вниз, вверх—вниз. У неё была тонкая талия и умопомрачительно красивая грудь: такая, какая надо – ни больше, ни меньше; довольно широкие плечи, стройная, сильная, выразительная спина и шея… Не шея, а длинная дорога к счастью – в какую сторону не пойдёшь. На шее, ближе к ключице, сидела родинка, – маленькая и шоколадная, будто с кисточки у художника капнула краска, и он не стал её оттирать, поняв всю красоту и правильность случайного замысла.
Больше всего Свету хотелось прижаться губами к этой родинке, но не страстно, а нежно, – чуть—чуть прикоснуться, чтобы почувствовать теплоту кожи и трепетный пульс. Говорят, у рыжих особенно тонкая и нежная кожа.
Свет был влюблён в Валентину.
В самом возвышенном и чистом смысле этого слова.
Он хотел бы носить шлейф её платья, целовать ей руки, припав на одно колено, и читать стихи, тем более, что он сам их писал.
Но Валентина носила джинсы, руки Свету никогда не протягивала, а на любые стихи, которые звучали в пределах её слышимости, морщила изящный, породистый нос.
И вообще, она Света не замечала. Может, потому что училась на третьем курсе университета, а он только на втором, а может, потому что длинный Свет с тёмной шапкой кудрявых волос и утончёнными чертами лица не вписывался в её брутальный идеал брутального мужчины.
Да и училась она на биофаке, а Свет Фролов на филологическом. Возможностей увидеть её у Света было немного – в буфете, в гардеробной, в коридорах, да и ещё в спортзале, когда график занятий вторых и третьих курсов пересекался.
Вот если бы они жили в одном общежитии!
Но Валентина была «домашней», не приезжей, Свет тоже проживал с родителями в большой, но уже тесной для влюблённого Света квартире.
Поверенным в сердечных делах Света был его друг и сокурсник Андрей Пивоваров. Он сочувствовал Свету, давал ему дружеские советы и даже учил, как нужно действовать, чтобы привлечь внимание признанной красавицы университета.