– Нормально.

– И все? – она выпучивает глаза. – А про Мишку что сказали? Ты выяснила? Почему не успели бабки перевести? Ну?

Сердце в этот момент замирает. Отмирает. Умирает. В общем, сами синоним подберете. Но это последнее, о чем хочется говорить с утра пораньше.

– Не твое дело.

– Я че, твою задницу зря прикрывала? – воет она.

Стараюсь не смотреть на Надьку. Прохожу мимо ее кровати. Иду в ванную, пока очередь не выстроилась. Но стоит мне выйти оттуда вроде как посвежевшим человеком, натыкаюсь на ее строгий взгляд снизу вверх.

– Ты не ответила! – цедит Надька.

– Слушай, отвали, – снова прохожу мимо. Фух! Наконец-то в покое оставила!

– Это ты во всем виновата! – летит мне в спину. – Из-за тебя он в драку ввязался! Ты же знала, что ему плохо! Знала! – истерично кричит соседка. И как бы я ни отдалялась, эти слова доносятся до меня. Застревают в голове. Прокручиваются там.

Никто вокруг не даст об этом забыть. Никто. Виновата всегда я. Во всем. Так сказала Надька. Ванька вчера масла в огонь подлил. И никого не волновало, что именно он драку затеял, а Миша… Он просто поступил как настоящий друг и мужчина – встал на мою защиту. Вот и итог. Нет, его не забили до смерти Саньковские ребята, но сделали так, чтобы здесь он не появлялся долго.

Их мечта сбылась.

Я понимаю Надю, все-таки не каждая в состоянии пережить смерть любимого. А мне было сложно осознать, что я навсегда осталась одна. Только представьте, еще несколько недель назад он был в нашей группе, веселился вместе со всеми. И в один миг его не стало.

– Ева! Слышишь меня?

– Если не заткнешь свою хлеборезку, я тебе… Ой, – тут же затыкаюсь. И руку за спину убираю. Не заметила, как замахнулась. Неудобно-то как. – Простите, теть Галь.

– Ничего, Евушка, – говорит она ласково. – Садись завтракать.

И улыбнулась. Так беззаботно, словно не я тут угрожала расправой. А я могу. Она знает. Но тетя Галя в курсе, что ее и пальцем никто не тронет. Вот скажите, кому захочется плевать в душу единственному человеку, который о нас заботится?

 – Снова Надя на тебя накричала? – осторожно спрашивает женщина.

– Ага.

– Не обращай внимания, – она нежно гладит по моей макушке пухлой рукой. – Ты ни в чем не виновата.

– Еще бы этой дуре в голову впихнуть.

– Она тоже переживает. Время лечит, девочка моя.

Хочется на это надеяться. Очень хочется поверить в слова тети Гали, но по себе знаю, что время не поможет. Не вылечит. Не выгонит боль, разрывающую плоть на куски. Никогда.

Завтрак проходит в тишине. За стол подсаживаются другие ребята. Надька смотрит на меня с презрением и ненавистью в глазах, остальные тоже косятся на меня, словно рядом кусок дерьма сидит. Плевать. Уже привыкла за эти дни. Да и за годы тоже.

День как день. Просиживание задниц на уроке, скучная лекция о подготовке к экзаменам. Бред. И так знаем, что будет непросто, не всем выделят бесплатные места в вузах, не всех смогут пристроить, если не постараться. И квартиры не всем дадут. А я слушаю бред математички и думаю, когда же это все закончится. Когда в нас прекратят тыкать пальцем, как в наркоманов? Когда мы станем самостоятельными и обретем железную броню против взрослых?

Когда нас перестанут убивать?

Наступает вечер. Свободное время. Уроки делать неохота. Тем более нам почти ничего не задали.

– Ева, – в комнату врывается мелкая девчонка, заставляя всех сидящих повернуть к ней головы. – Тебя Римма Васильевна вызывает.

Я смотрю на девчонок. Те делают вид, что не замечают мои недоумевающие взгляды. Надька уставилась в учебник по биологии с таким интересом, словно мужские гениталии на всю страницу откопала.