Мы все посмотрели на него, выпрямившись разом, и притихли, я вижу, как побледнели и разом помолодели лица моих товарищей, как из разудалых парняг, которых все здесь строили из себя, они все вдруг стали юношами, которые не знают ещё даже куда едут…

Мы ехали чуть меньше двух суток. Из благополучной, сытой, распущенной Москвы, мы приехали… не знали куда…

И верно, мы не знали. Нас ссадили из вагонов, на какой-то станции, тоже на запасном пути, как и тогда, когда отправляли сюда.

Мы вышли, медбатальон формировали отдельно и, хотя все мы были при оружии, всё же мои товарищи по учебке пошли не слишком идеальными строями в сторону от нас. А меня позвали и повели с другими, среди которых были и девушки. Что же девушки-то сюда тоже поехали, не мог не подумать я…

Я не хотел идти медиком, собирался скрыть и идти на общих основаниях. Но так меня брать отказались, сказали, что дураков собирать, которым пострелять охота, не их дело. Что теперь контракты заключают только с сотрудниками МВД. Тогда я спросил

про медиков. Узнав, что я с последнего курса, опять удивились, проверяли, звонили, молчали, я ждал… потом позвали и сказали, что берут фельдшером, а «там посмотрим»…

Вот я и вместе с другими прошёл к крытым брезентом машинам с красными крестами. В то время как остальных посадили в БМП, другие по БТРам рассаживались.

Южная жара разбирала нас уже с этой ночи в поезде. Но только когда мы вышли из поезда, почувствовали в полной мере жар земли, воздуха, всё здесь напоено не нашими Н-скими или московскими скуповатыми сырыми запахами, свежей травы, птиц и прели, шуршанием листвы и холодных стоялых луж, но пряными, толстыми ароматами южных трав, тёплой жирной земли, здесь, на станции, приправленными дёгтем, горячим железом и деревом.

В открытый задний полог машины мы видели, куда едем. Здесь были ещё обычные деревни, вернее станицы, с пирамидальными крышами, палисадниками, верандами, оплетёнными виноградом, с курами, гусями, собаками и кошками, бегающими по дворам и улицам. Дети гоняли по улицам. Женщины, мужчины. Обычные люди, обычная, будничная жизнь южных селений…

Но к вечеру пейзаж стал меняться. Мы начали погружаться в мир мёртвой выжженной тишины, беспорядка, пепелищ, и чем дальше мы ехали, тем больше появлялось признаков прифронтовой зоны: раскуроченных машин, потом БТРы и танки, воронки от бомб… трупы…

Девушка, что сидела со мной рядом на скамейке, улыбнулась мне:

– Ты не бойся, красавчик, по медикам стреляют редко.

Я посмотрел на неё, миловидная маленькая блондинка, улыбается так приветливо.

– А ты не в первый раз что ли? – удивился я, глядя на неё.

– В третий. Что дома сидеть? Тебя как зовут?

– Лё… Лёша.

– А я Юля, – она даже руку протянула мне для пожатия, всё так же мило улыбаясь.

Другая девушка, что сидела позади, толкнула её, шутя, в плечо:

– Хорош желторотиков обольщать!

– Тебе завидно, что ли? – засмеялась Юля. – Ты, Лёш, не слушай её, меня держись.

– Держись, держись, пока даёт, – захохотала её товарка.

Так, приправляясь грубыми шуточками, мы и доехали до госпиталя уже в темноте. Только утром я узнал, что мы, оказывается, в Грозном. А ещё этой ночью, Юля, не откладывая в долгий ящик, пришла ко мне. Я уже почти уснул, утомлённый дорогой, постепенно переставая слышать богатырский храп моих товарищей… Улыбнувшись, она потянула меня за руку и увела из здания на улицу, и здесь, в темноте у стены, на лавках, сколоченных из грубо отёсанных досок, деловито и тихо отдалась мне.

Господи… я не знаю, кто ты, Юля, но я был не с тобой… В этой темноте я даже не разглядел тебя, а поспешность произошедшего, лишила меня возможности почувствовать что-то, кроме возбуждения и разрядки, последовавшей слишком скоро… И это было как когда-то в юности, когда я не знал ещё Лёлиных ласк, когда сны и оргазмы настигали меня, оставляя опустошённым и униженным. Так и теперь, моя подруга сбежала раньше, чем я успел сказать или сделать что-либо, будто получила, что хотела, и больше во мне не нуждалась… я застегнулся и сел снова на эту скамью, кто-то из темноты спросил: